Поиски счастья - Николай Максимов

— Прогнать надо, — сказал Тымкар про Кочака и огляделся вокруг.

Ему никто не ответил.

Кочак шаманил.

«Сколько лет искал я правду, — думал Тымкар, оставшись один, — теперь вижу, кто мешает чукчам жить». Ему еще раз вспомнились слова старика Емрытагина о том, что в жизни многое изменилось. «Видно, правду говорит таньг Ван-Лукьян, что счастье приходит тогда, когда бедные прогоняют богатых и лживых людей. Гырголь — убийца, он убил отца Элетегина, но его не прогоняет шаман из родного стойбища. Разве это правильно? Кочак объявил себя хозяином моржового лежбища. Но разве раньше так поступали шаманы? Таньги с полосками на плечах — обманщики. Американы — плохие людишки». И Тымкар постепенно укреплялся в мысли, что было бы очень хорошо прогнать всех этих плохих людей.

Но он не знал, как это сделать. Разве может он один прогнать всех? И ему вспоминались теперь слова Ван-Лукьяна, который говорил: «Вот все вы ищете счастья, но все — в одиночку. А вас грабят, обижают — шаманы, исправники, гырголи, омрыквуты, американцы, миссионеры. Надо вам объединиться».

«Но как это сделать?» — думал Тымкар. Вот он поймал Амвросия, сказал, что надо прогнать Кочака, а чукчи послушали-послушали и разошлись…

Но чукчи разошлись тоже в глубоком раздумье. «Как же так?..» — думали они. Никогда не предполагали уэномцы, что человек, а тем более шаман может сознательно лгать. Однако правда оказалась сильнее власти шамана над их умами. В этот день люди многое передумали и о многом переговорили. Почти в каждой яранге вспоминали правдивого таньга Ван-Лукьяна. Чукчи видели, что жизнь изменилась, что дальше жить, как жили прежде, невозможно.

Но они не знали, что же им делать.

Не знал этого и Тымкар. И сейчас ему захотелось снова встретиться с Ван-Лукьяном, все рассказать ему, спросить, как дальше жить чукчам. «Напрасно, однако, на острове не стал с ним говорить, — подумал Тымкар. — Видно, он не только правдивый человек, но у него доброе сердце».

Отпустив Амвросия и вернувшись домой, Тымкар не чувствовал удовлетворения. Вот он встретил рыжебородого таньга, теперь все знают, что Кочак и таньги-начальники — обманщики. Но разве этого достаточно? «Нет, дешевая плата!» — все чаще мысленно повторял Тымкар. Временами ему хотелось броситься на шамана, схватить его за горло и зарезать, как оленя. Однако он чувствовал, что и это будет все еще «дешевой платой». Но он также чувствовал, что больше не может жить по-старому, рядом с Кочаком, с чернобородым янки, с таньгами-обманщиками, с убийцей Гырголем. Ему хотелось что-то делать, как-то помочь себе и чукчам. Он чувствовал в себе новую силу, хотя и не знал, куда и как приложить ее.

— Почему у тебя печаль в глазах? — нежно спросила его Сипкалюк.

Тымкар не слышал ее слов. Он сидел и смотрел на пламя жирника, над которым закипал чайник. Крышка изредка приподнималась, как будто ее что-то выталкивало изнутри. Из носика вырывалась струя пара. Но вот крышка забилась, запрыгала, зазвенела, и стало слышно, как в чайнике бурлит кипящая вода.

— Тыкос, — окликнул сына Тымкар, — ты строй ярангу один. Учись. Пусть Пеляйме поможет тебе, а я пойду в бухту Строгую к Ван-Лукьяну.

Зная решительный характер мужа, Сипкалюк не стала его ни отговаривать, ни спрашивать о цели ухода.

— Я приготовлю тебе дорожный мешок, — сказала она и принялась за дело.

В бухте Строгой уже несколько месяцев было неспокойно.

В ночь, когда в Славянске свершился революционный переворот, руководители подпольной группы не арестовали бывшего правителя уезда барона Клейста, находившегося не у дел, и на следующий день он вместе с группой монархистов и белогвардейцев сбежал из Славянска.

Клейст понимал, что если ему удавалось находить общий язык с представителями временного и колчаковского правительств, то с большевиками это не удастся.

Вначале барон намеревался отсидеться у Берингова пролива до открытия навигации, чтобы затем перебраться в Америку. Но позднее, узнав об аресте ревкома, он решил связаться из бухты Строгой со своими заокеанскими друзьями и с их помощью удержать власть на Чукотке.

По пути в бухту Клейст встретил группу колчаковцев, которые присоединились к «свите» барона. Таким образом, в бухту Строгую их прибыло девять человек. Барон объявил, что он перенес сюда свою резиденцию, выдворил купца из его избы и устроил в ней «правление».

Когда Кочнев возвратился в бухту Строгую, там уже властвовал Клейст.

Чукчи спрашивали Кочнева:

— Ван-Лукьян, ты говорил нам, что летом начнется новая жизнь, Где же она, эта жизнь?

Иван Лукьянович объяснял им, что по всей стране идет гражданская война, что богачам помогают американцы, дают оружие, что в Славянске купцы и рыбопромышленники убили помощников Ленина и опять захватили власть.

— Убили?

— Да. Когда помощники Ленина были в яранге, купцы стали стрелять прямо в жилище.

— Какомэй… — качали головами чукчи.

— Они всех убивают, кто хочет новой жизни, — продолжал Кочнев. — Пришла пора нам взяться за оружие. Врагов только девять человек. Разве мы не можем связать их и установить справедливые порядки! Потом мы не будем пускать сюда американцев, поймаем Гырголя.

— Надо, надо! — громче всех отозвался Элетегин.

Иван Лукьянович приступил к организации вооруженного отряда, разослал несколько чукчей по соседним поселениям. По первому сигналу оттуда должны прийти вооруженные люди.

Вся эта работа проводилась в строжайшей тайне от шаманов, их приспешников, женщин, детей и дряхлых стариков. В бухте Строгой начальником отряда Кочнев назначил Элетегина.

Устюгов ждал парохода, чтобы всей семьей отправиться на Амур. Кочнев намекал ему, что если в бухте Строгой будет находиться барон Клейст, едва ли Василию удастся выехать, Ведь к барону он уже обращался однажды…

— Не возьмет капитан, буду на своей лайбе спускаться к югу. Хватит!

Видя настроение Устюгова, Кочнев не считал нужным вовлекать его в вооруженный отряд. К тому же Иван Лукьянович знал, что Василий всем делится с Натальей, советуется с ней, а уж это совсем негоже.

Наталья часто бывала у Дины. Через жену Кочнев знал, что Устюговы ждут не дождутся возможности выехать отсюда и, конечно, ничего не станут делать по устройству новой жизни на Чукотке. Собственно, Иван Лукьянович и не осуждал аляскинцев. Он понимал, что наивно было бы рассчитывать, что Василий станет вдруг революционером. Слишком тяжел на его душе груз прошлого, слишком мало он знает Россию. Аляскинец с удовлетворением отнесся к сообщению о свержении царя, но дальше этого революционность его мышления не шла. Однако Кочнев был уверен, что на Амуре, когда Василий устроится и поймет, что ему дала Советская власть, он будет драться за нее наверняка.