Мэри Роуз - Шарлотта Лин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы должны что-то сделать, — умолял Люк. — Поехать к королю в Лондон, как тогда, просить о снисхождении.
— Нет, Люк, — заявила Фенелла. — Мы останемся здесь и будем выполнять свою работу. На этот раз нам ничего другого не остается.
Ее слез никто не видел, а как плакать внутри, она не знала. Может быть, такого вообще и не бывает — плакать внутри. Может быть, это они придумали вместе с Сильвестром, а на самом деле тот, кто не умеет плакать, внутри чувствует такую же пустоту и холод, как она.
Она по-прежнему не хотела, чтобы Энтони умер. Наверное, невозможно хотеть такого для человека, с которым занималась любовью, смеясь от нежности, держа на руках двух его детей. Но она ничего не собиралась делать, чтобы спасти его. Ради своего корабля он совершил убийство, осознанно столкнул человека вниз, в док. Он превратил себя в то, что с самого детства видел в нем город.
Она попала с ним впросак, как и Сильвестр. Сейчас, когда она была уверена, что он любит корабль, даже не думая о том, чтобы поставить его выше любви к своей семье, он доказал ей обратное: он не мог иначе. Он не мог избавиться от этого. Она была готова позволить ему умереть за это, потому что не знала, как человек может жить с этим. Ей хотелось, чтобы ему не было больно, чтобы ему удалось сохранить остатки собственного достоинства и чтобы кому-то достало сил убедить его в том, что за гранью его ждет не пустота, а прощение и мир. Но это желание исполнить было нельзя.
Когда дети спали, она смотрела на них, и на нее волной накатывала печаль. «Может быть, я должна была помочь тебе, Энтони? Может быть, я слишком сильно любила тебя, чтобы увидеть, насколько больно твое сердце?» — думала она, вспоминая о том дне, когда родился их сын. Ей никогда не забыть, как он встал на колени у постели, положил голову ей на плечо и обнял ее и ребенка настолько легко, что она совершенно не почувствовала давления. Только защиту.
Она чувствовала лишь его тяжелое дыхание, с которым поднималась и опускалась его спина, вслушивалась в его немое благоговение и была уверена: «С нами ничего не случится. Тот, кто держит нас, очень силен, он поднимался с нами на самую высокую из существующих гор».
Тебе, как обычно, не нужно ничего говорить, — усмехнулась она. — Я же знаю, что ты не умеешь.
Он поднял на нее свои похожие на звезды глаза.
— Я знаю итальянский, Фенхель. Ты говорила, что тебе этого достаточно.
Она кивнула, и он стал шепотом читать лежавшему у нее на груди ребенку последнюю строфу из «Божественной комедии», из описания рая, прямо в крохотное ушко — ту самую, где говорится о любви, что движет солнце и светила.
В последние недели беременности она временами спрашивала себя, может ли мужчина, с которым отец никогда не бывал нежен, научиться быть нежным по отношению к своему сыну. Франческа была Франческой, она просто брала принадлежащее ей по праву, но ее новорожденному ребенку придется брать то, что дадут.
Можно было не переживать. Он показал ей свои ладони, которые вдруг показались ей не узкими, а огромными, и робко поглядел на нее. Она взяла их и положила на голову их сына.
Энтони осторожно держал крохотную головку. Мизинец поигрывал пепельно-русой прядью на детском лобике.
— Я думаю, что ее следовало бы назвать Фенхель, — произнес он, — но она же мальчик.
— И как же ты хочешь назвать его? — Она хотела предложить ему имя Бенедикт, надеясь, что его это обрадует.
— Что за вопрос, — удивился он. — Я знаю лишь два достаточно красивых имени, а Фенхель его назвать нельзя.
Зачем память подбросила ей это? Зачем подкидывает воспоминания о тех светлых днях? Сможет ли она однажды рассказать об этом детям? Может быть, это немного утешит их? А пока нужно подумать, что с ними будет. Дом принадлежит им, если не отберут, но сможет ли она здесь оставаться? Если верить Люку, денег достаточно, и он собирался продолжать работать над галеасами Энтони.
— Он нарисовал так много чертежей и столько лет позволял мне работать вместе с ним. Я сделаю все возможное, — заявил юноша.
В этом она не сомневалась. Только в собственных силах, иссякавших, словно песок в часах. Она стала собирать вещи. Возможно, она была обязана попытаться справиться самостоятельно, возможно, должна была доказать гордость, а возможно, было дурно бежать к мужчине, которого она обидела и оттолкнула. Но между ней и Сильвестром подобные размышления были ни к чему.
— Мне все равно, — говорил он, да и ей тоже было безразлично. Она должна была дать детям жизнь, и если она намерена справиться с этим долгом, то есть только одно место, куда она могла пойти.
Фенелла хотела взять лишь самое необходимое, хотела уйти как можно скорее. Каждое прикосновение, каждый шаг в этом доме причиняли боль. Неужели она не замечала, насколько этот дом стал ее домом на протяжении трех последних лет, где из каждого угла на нее смотрели тревога и забота? Рядом с камином лежали щепки с яблони, которые принес Энтони, чтобы в комнате приятно пахло. Под окном стоял стульчик, который он сделал, чтобы Франческа могла стоять на нем и смотреть в окно, если в плохую погоду ее не выпускали на улицу. На стенке колыбельки он вырезал изображение корабля и имя их сына. Она недоверчиво провела по ним ладонью — настолько красивой казалась ей резьба.
— Я и не знала, что ты так умеешь.
— Да брось, у меня прямо руки чешутся, когда есть возможность поработать с деревом. — Лицо его приобрело выражение, которое Сильвестр называл «краснением внутри». — Я боялся, что получу за то, что порчу мебель своими рисунками. А ничего другого я рисовать не умею.
— А ты пробовал?
Он спрятал голову под руками.
— Отвечать обязательно, Фенхель?
Чтобы в доме было светлее, он сделал еще два окна и рассказал, что в каюте плотника на «Мэри Роуз» тоже делает окно, потому что плотникам нужен свет для работы.
— Разве это не опасно? — удивилась она. — Вырезать окно в корпусе корабля?
— Если я буду еще и болтать об этом, то у меня появятся неприятности из-за такого высокомерия.
— Не трусить перед лицом врага. Про твое высокомерие я знаю вот уже тридцать лет.
— Просто нужно сделать его правильно, — прошептал он ей на ухо и поцеловал. — Как с вашей церковью. Не просто делать дырки в старой, а строить окна для нового.
«Почему, почему, почему?» — ревело все у нее внутри, и женщина была вынуждена сесть на пол прямо посреди комнаты, не в силах совладать со жгучей болью в душе. Она считала его таким умным, таким зрелым и рассудительным, она думала, что он сделал то, что объяснял ей сэр Джеймс: переступил границу, потерял себя и снова обрел, заплатил за ошибку и сделал из нее выводы. «Мы потеряли Сильвестра, и цена была непомерно высока — почему эта высокая цена в итоге оказалась ненужной?»