Мэри Роуз - Шарлотта Лин

— Возьми меня с собой! — крикнул Люк, с трудом сдерживая слезы, и побежал за ним по склону холма.

— Нет, — отказался Энтони. — Ты отвезешь Фенеллу и детей в Саттон-холл. — Он отвернулся и послал коня в галоп. Вскоре туман и сумерки поглотили его.

Фенелла не знала, как пережила эту ночь. Сна не было и в помине. «Скорее бы в Саттон-холл», — говорила она себе. Там она будет в безопасности и сможет рухнуть без сил.

На рассвете они погрузили спящих детей в повозку. Стоял густой туман, и когда в нем показался белый дом, женщина решила, что перед ней мираж. Невообразимо было представить себе, что сэра Джеймса, державшего его на своих плечах, больше нет.

Но зато был Сильвестр. Она была не одна. Он стоял в конце арки, за кустами роз, словно ждал ее. Он ждал ее. Они бросились навстречу друг другу, вцепились друг в друга.

Все вышло именно так, как она надеялась. Вместе они могли жить, хотя каждое утро Фенелла снова и снова сомневалась в этом. У них было столько дел, что времени на размышления почти не оставалось, нужно было не только успокаивать расстроенных детей, но еще и заботиться о матери Фенеллы и тетушке, погрузившейся в состояние немой печали. Лиз требовалась помощь в «Casa», а Сильвестру нужно было заботиться о верфи, улаживать дела о наследстве, оставшемся от отца. Он неустанно советовался с учеными-правоведами и велел подготовить документы, чтобы сделать своими наследниками детей Фенеллы, наравне с Люком и Лиз, не желая слушать о том, что не стоит торопиться с подобными решениями.

— Я хочу, чтобы все было правильно. В конце концов, никто не знает, сколько времени нам отпущено.

Франческа, во второй раз за свою короткую жизнь потерявшая отца, замкнулась в себе. Ее поразительное сходство с Энтони пугало Фенеллу. Однажды ей придется сказать любимой девочке, что один из ее отцов убил другого.

Маленький Силь заболел вскоре после прибытия, у него был такой сильный жар, что врач сдался. Но не сдались Сильвестр и Фенелла, зная, что без него у них не останется сил бороться. Они сидели с ним днем и ночью, сторожа его, ухаживая за ним, молясь и пытаясь вернуть малыша к жизни.

— У него твои волосы и ямочки, — говорил Сильвестр, когда кризис миновал и они склонились над ним, до смерти уставшие. — И глаза Энтони.

За эти дни Фенелла сама заметила это. Глаза ребенка поменяли цвет.

— Мне кажется, что нос и рот у него похожи на твои, — произнесла она, пытаясь улыбнуться. — Как будто он ребенок нас троих.

— Не нужно этого делать, Фен.

— Чего?

— Притворяться, что у тебя есть повод смеяться.

— Мы с Энтони когда-то выяснили, что не можем иначе: не видеть в жизни поводов для смеха. Мы постоянно смеялись друг над другом. Над самими собой. Легче выносить серьезность, когда можешь смеяться. — Фенелла умолкла. — Прости меня, Сильвестр. — Она взяла его за руку. — Я знаю, тебе больно, когда я говорю об Энтони…

— Нет, — возразил он. — Или да. Мне больно, но я не хочу, чтобы ты перестала делать это.

Они молчали, пока малыш не уснул.

— Я не хочу, чтобы тебе казалось, будто я использую тебя, — сказала чуть позже Фенелла. — Чтобы ты думал, что я пришла в этот дом вместе с детьми в надежде выздороветь в твоем доме, а потом снова уйти тайком. Я хочу, чтобы мы поженились, Силь. Если ты тоже этого хочешь.

Он сухими губами поцеловал ее в лоб.

— Давай не будем торопиться.

29

Джеральдина

Лондон, июнь 1545 года

Она была женщиной, потерявшей все. Не только мужа, ребенка, состояние, любовь всей своей жизни, но и юность, красоту, которые всегда были ее ставкой на рынке. Ей остался только Давид, нидерландец, словно судьба решила позлорадствовать.

Давид все еще был влюблен в нее. Глядя на нее во все глаза, он видел не стареющую, побитую жизнью женщину, а белокурую сирену, в которую он влюбился, поступив на службу к Роберту. Сначала она использовала его только для переговоров с де Вером, перехвата поручений Роберта и замены их своими. То, что Давид оказался прирожденным шпионом, было чистой случайностью, и она почти не принимала участия в том, что под ее руководством он стал мастером среди шпионов.

Его неожиданный талант помог им получить место у Дадли. К тому моменту у Давида был целый штаб людей, работавших на него, и ему было легче легкого заявить, что Джеральдина входит в их число. Гросс-адмирал использовал свободно говорившего по-французски нидерландца во Франции, и результаты, надо сказать, впечатляли. Возможно, английское военное командование знало о планах вторжения так же подробно, как и французское. И Давид делился ими не только со своим заказчиком, но и со своей любимой Джеральдиной.

Она много лет оставалась непреклонной. Теперь же она спала с ним. Не потому, что думала, будто обязана ему, а потому, что устала отвергать его, а еще потому, что ей уже было почти все равно. Сначала ею овладевал Роберт, теперь ею овладевал Давид — какая разница? От Давида она хотя бы получает что-то взамен, ради чего стоит немного побарахтаться ночью. Всякий раз по возвращении из Франции она отправляла его на верфь Портсмута, желая знать о каждом движении, которое совершает ее возлюбленный. То, что знание об этом окажется ее последним капиталом, стало ясно позже.

Лишь один-единственный раз в жизни она испытала счастье, один-единственный раз ей хотелось обнять мир, казавшийся золотым и увлекательным, а теперь он нагонял на нее тоску. Но все было позади. Она врезалась в него на полном ходу, еще когда он переехал с «доской» в хижину на берегу, а затем сделал ей ребенка. Сына, у которого могли быть его золотисто-карие глаза. Слабая надежда все же была, потому что он оставил у себя ее дочь, но она постепенно иссякала, как и ее силы.

Однако потом искорка надежды запылала ясным пламенем. Что бы он ни думал, что должен своей «доске», в ту зимнюю ночь он доказал, кого любит на самом деле: он убил Роберта, наказал его за то, что тот оттолкнул и презирал Джеральдину.

«Любовь и смерть, возлюбленный мой, для нас обоих всегда было одним и тем же. Ты смог дать мне то, чего не смогли дать другие: осознание, что ты готов пойти до конца. В любви. В убийстве. В жизни с тобой нет равнодушия, нет полутонов, есть лишь вся сила и все мужество. Именно я, а не твоя Франческа, эта мышка-доска, ради тебя не побоюсь ни смерти, ни ада».

Тоска была ошеломляющей, но в первые месяцы она старалась быть предельно осторожной. Некоторые офицеры из адмиралтейства вступились за него, а пока Англия находилась в состоянии войны на море, слово адмиралов имело вес. Тем не менее свобода его была шаткой, и если его снова слишком быстро свяжут с ней, Джеральдиной, король может изменить свое решение. Поэтому она осталась в городском особняке Дадли, а он — в Портсмуте, в своих доках, — и оба терзались. «Доску» он бросил. Джеральдина провела весну, на протяжении которой в Шотландии продолжалась война, а Франция собирала флот, в лихорадочном ожидании, словно силы и юность еще не оставили ее.