Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

— Вы слишком много себе позволяете, майор!

— Ты мне ответишь! Выискалась! — Гермиона уже не слушала, она развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка.

— Ева Бенедиктовна, вам нельзя нервничать, — пискнул поджидавший в коридоре Лёшка. — Вы не слушайте его, он на нервах весь. Пойдемте чайку хлебнем. У меня пряники есть, свежие…

* * *

Бурлаков уехал вместе с прибывшими утром коллегами, увезя с собой и молчаливого, дико озирающегося Пашку. Отбытие областных следователей вызвало восторг Лёшки и озабоченность участкового Дмитрия. Не то чтобы последний любил Бурлакова или его помощника, но с него еще после первого убийства хватило чрезвычайных происшествий — а тут что ни день, то новая «радость».

— Что‑то Димитрий Сергеевич подустали, — пожаловался Гермионе Лёшка, когда, проводив машины отбывших, они вернулись в притихший участок. — Выглядит худо. Бледный, как привидение.

Гермиона вздрогнула от слова «привидение» и смерила Лёшку задумчивым взглядом.

— Слушай, Лёш, не в службу, а в дружбу: сгоняешь в монастырь?

— Не вопрос, Ева Бенедиктовна! Для вас — хоть… — он замялся и потупился.

— Так далеко не понадобится, — ободряюще улыбнулась она. — Сейчас, погоди, — женщина нашла на столе листок и ручку и стала быстро писать. Потом согнула лист и засунула в пожелтевший конвертик. — Там есть такой монах, брат Гавриил. Передай ему, пожалуйста. Только в руки. И не говори там всем, что у тебя письмо — им вроде не положено «с дамами» переписываться. Сделаешь?

— Разумеется! — Лёша взял конверт, но с места не сдвинулся. Гермиона вопросительно подняла брови. — А… Это?..

— Это по делу, — отрезала она. — Знаешь о страшной судьбе некой Варвары, которую в миру «любопытной» кликали?

— Понял. Ухожу.

Гермиона проводила паренька веселой улыбкой. Ну вот надо было этому деревенскому помощнику участкового влюбится в столичного следователя прокуратуры? Замужнюю и к тому же беременную? И ведь не плохой же парень…

…В запечатанном белом конверте было сообщение о том, что останки графа Сержа будут увезены через три дня, что придут они с Генри за ними ночью и что, во избежание столь противного монаху колдовства, никто не должен их увидеть…

* * *

До десяти вечера Гермиона, Дмитрий Сергеевич, а потом и возвратившийся от брата Гавриила Лёшка пытались составить хоть сколько‑нибудь пристойную общую картину преступлений. В шкатулку не связанных ничем, кроме красноречивой мизерности территории и сроков, преступлений добавилось исчезновение журналистки. Помешательство помощника Бурлакова решили всё же пока «не расследовать» — по всему выходило, что эмоциональный мальчишка просто не пережил нервного потрясения.

Гермионе было сложно искать маггловские объяснения для всего случившегося, тем более что по–настоящему ее интересовали только убийство Уткиных и покушения на нее Пригаровой и Павла — покушения, о которых никто из собеседников не ведал. Гермиона пыталась, параллельно дискуссии, придумать толкование реальных загадок и в итоге совершенно запуталась.

В половине одиннадцатого благородный Лёшка привел ее прямо во двор Петушиных и пообещал завтра прийти «попозжее».

Гермиона чувствовала себя выжатым лимоном. Хотелось выключить мозг — а мозг упорно искал ответы.

Генри проснулся от ее появления. Чувствовал он себя скверно, опухшее горло дало температуру, от общей слабости ныло всё тело.

— Ты, брат, что‑то совсем раскис, — протянула Гермиона, подавая мужу травяной чай — спасибо заботливой Дарье Филипповне. — Ты бы трансгрессировал в больницу. Лежишь тут, микробов разводишь!

— Да ну, Кадмина, — сипло пробормотал ее супруг. — С простудой я как‑то и сам справлюсь. Выпил Универсальный Противоинфекционный Порошок — за ночь всё снимет. Посплю сегодня в маленькой комнатке на диванчике.

— Это еще зачем?

— Чтобы тебя не заразить!

— Да там не диванчик, а извращение, — возмутилась супруга. — Всё‑то у тебя через я бы сказала что! Обо мне он заботится! Нет, чтобы днем к святому Мунго слетать…

— С ангиной‑то? Я тебя умоляю!

Засыпая, Гермиона обиженно подумала, что муж предпочел пролежать с простудой в кровати тому, чтобы это время провести на ногах в участке. Подумала и устыдилась — сама‑то она сколько сидела, пользуясь его благородством? Пора и честь знать. Только простуду лучше бы всё равно вылечил. И просто отдохнул — на основах равноправия.

* * *

Утром Генри лучше не стало.

— Да у тебя жар, и не маленький! — возмущенно заметила молодая волшебница, убирая руку с его лба. — Я требую, чтобы ты немедленно трансгрессировал к святому Мунго и вылечился, а потом можешь валяться дома сколько пожелаешь!

— Ты что же это считаешь, что я отказываюсь слетать в больницу потому, что решил спихнуть на тебя работу в участке? — помрачнел Генри.

— Нет! — сказала Гермиона, но ее глаза сказали «да». — А даже если и так, — пошла на попятный женщина, — это вовсе не значит, что я тебя осуждаю или сержусь на тебя. Просто не хочу, чтобы ты сидел тут с этой ужасной простудой. Я понимаю, как тебе опостылел этот театр с расследованием…

— О, Кадмина, ну что ты говоришь?.. — простонал ее муж и сморщился. — Я действительно не считаю, что с простудой следует бежать к целителям! Но у меня и в мыслях не было…

— Но тебе же плохо, — Гермиона села на край диванчика и взяла его за руку. — Ты весь горишь. Вот, — она вытащила из чемодана мантию и протянула ему. — Накинь и трансгрессируй в больницу. Я тебя прошу. Это займет пару часов, ну пусть полдня — с поправкой на все очереди и бумажки! Неужели тебе приятно тут лежать в таком состоянии?! Ты уже посерел. Стал похож на графа Сержа, честное слово!

— Ну ладно, ладно — только ради тебя, — он встал и, накидывая мантию, невольно покачнулся.

— Что?

— Просто голова закружилась.

— Вот–вот, — сложила Гермиона руки на груди, — аскет недоделанный! Давай, раз–два — и в больницу. Чтобы к вечеру был здоров, как горный орел.

— Есть, миледи! — Генри шутливо отдал ей честь, закрыл глаза и… Замер.

Его лицо из веселого стало сосредоточенным, потом он поморщился, чуть покачнулся, открыл глаза и опустился рядом с ней на разобранный диван.

— Ты будешь смеяться, но я не могу трансгрессировать, — смущенно заметил он.

— Это не смешно! — взорвалась Гермиона, вскакивая с дивана, как разъяренная фурия. — Если ты истощен настолько, что не можешь трансгрессировать — какого лешего ты лежишь здесь и разводишь риторику о пользе домашнего исцеления?!

— Но, Кадмина, я вовсе не чувствую себя настолько больным, — попытался оправдаться Генри.

— Я вообще не знаю, до какой степени нужно запустить простуду, чтобы не осталось сил трансгрессировать! — продолжала Гермиона, разворачиваясь к чемодану и выбирая оттуда подходящую мантию. — Ты как малое дитя, в самом деле! Если бы я так себя вела, что бы ты мне сказал?! — она скинула халат, надела черное платье и серую шелковую мантию. — Уму непостижимо!