Солнечные узоры - Борис Зайцев

Боковые наличники дома были строже и проще. Они не рассчитывались на парадный показ. Орнамент их, исполненный с меньшим искусством, звучал как отзвук украшения «красных» окон избы.

Но, несмотря на обилие домовой резьбы, все же обшитый досками сруб, крашенный охрой, выглядел обезличенным, а разноцветная окраска всех домов уличного порядка разрушала единство сельской улицы. Кроме того, древние избы давно поменяли свои самцовые из кругляка фронтоны на стропильные крыши под кровельное железо.

Последним заинтересовал нас на улице Жуже высокий на подклете дом под № 37. Его окна казались безмерно большими из-за размашистых наличников с высокой, чуть ли не в пол-окна, лобовой доской. Сложный профилированный карниз, насыщенная резьбой поверхность округленной книзу лобовой доски, даже наглухо крытые масляной краской, сохранили почерк искусного плотника. Что грезилось ему, когда он выдалбливал по заранее намеченному рисунку три солнечных круга, оправляя их пояском круглых выемок-звезд? В ту пору по полям России уже дымила паровая машина, но не вошла она в поэтический мир русского плотника, как не войдет в этот мир и первый аэроплан, и первый автомобиль, все то первое, что рождалось на стыке двух веков, ибо само поэтическое видение русского плотника умирало в лязге и грохоте заводских машин.

Капитализм подминал под себя деревни с их дешевыми людскими руками. Безземельная, безлошадная масса крестьян центральных губерний России, уходя от батрачества, попадала из огня да в полымя фабричного изнурительного труда. Вместо родовой деревенской избы теперь их ждали в лучшем случае кирпичные бараки, разделенные на множество клетушек. В бараках вывешивались строжайшие расписания, вплоть до того, когда ставить самовар, когда ложиться спать, иначе штраф и выселение. «Солнышко» русского плотника закатилось навсегда, не выдержав неравной схватки с беспощадным и всесильным молохом капитализма. Как на чудо смотрели мы на солнцеликие наличники на окнах в селе Коломенском. Их спасло то, что, живя на отшибе, занимаясь огородничеством, коломенцы сторонились шумной, дымящей фабричными трубами капиталистической Москвы. А наши дни окружили бывшую далекую окраину города башнями новостроек. Подошли двенадцатиэтажные дома почти вплотную к заповедному месту и остановились, изумленные открывшимся видом старинного села.

От дома № 37 отходит к дворцовому ансамблю улица Нижняя. Сразу ощущаем, что в прошлом на этой улице стояли самые богатые усадьбы села с обширными двухэтажными домами на белокаменных подклетах с первым кирпичным этажом, с кирпичными же хозяйственными дворами.

«Всего в селе около трехсот дворов было, — рассказывает старожил. — Треть из них зажиточные». Да, строили здесь добротно, по новой моде и средств на украшение домов не ясалели. Глаза разбегаются от обилия пропиловочной резьбы. Она в отличие от глубинной рези не выявляет материал постройки, а растекается по поверхности, словно падающие листья. Так и кажется, что дохни посильнее ветер, и опадет кружевная работа лобзиком как ненужная и наносная.

Но среди этого хаоса дробной резьбы вновь засияли солнцеликие наличники на окнах амбарчика при доме № 17. Крепкий засов со спрятанным за дверью замком наглухо запечатал ставни окна. Только солнышко на лобовой доске наличника было не подвластно кованому засову. Оно будто рвалось на простор заливных лугов Москворечья, храня память о безвестном резчике.

Если орнамент глухой резьбы хочется подолгу рассматривать, сравнивать с орнаментом на других избах, поскольку в каждом из них живет плотницкое «я», то в пропиловочной резьбе, какой бы она вычурной ни казалась, видишь откровенное ремесленничество. Вязь сквозного орнамента подходит скорее к вышивке, чем к рубленой постройке. Впрочем, так оно и было во второй половине XIX века, когда архитекторы ничтоже сумняшеся брали орнаментальные мотивы с крестьянских строчевышитых изделий. Несбыточное желание возродить так называемый русский стиль приводило к ложному смешению видов народного творчества. А крестьянская изба исстари была чужда всяческим ухищрениям. Каждый декоративный элемент ее был органически связан со всей конструкцией. Потеря подобного элемента влекла за собою нарушение не только цельности художественного образа, но и конструктивной прочности всей постройки.

Однако несправедливо было бы огульно охаивать весь арсенал пропиловочной рези. Родилась же эта резьба в народном творчестве и существует поныне. Древний плотник ушел навсегда, но оставил по себе добрую память. У современного хорошего мастера все та же неизбывная любовь к красивой работе. Он не будет вдаваться в теоретические рассуждения «откуда есть пошла» пропиловочная резьба, а постарается вдохнуть в нее душу. Пожалуй, дом № 15 по Нижней улице украшал именно такой мастер. Здесь сквозная резьба не назойлива, не аляповата и придает срубу избы милый, уютный вид.

Другое дело, когда видишь нечто подобное на доминах с первым кирпичным этажом. До того не соответствуют внушительная видимость стройки и легкость ее декора, что стремишься быстрее отвести взгляд и пройти дальше.

Стоит ли гадать, пошли ли бревна от разборки дворца Алексея Михайловича на нужды стройки дворцовых приселков? Очевидно, это было так. Но сохранились ли древние срубы в селе, определить на глаз невозможно. Говорили ранее о так называемом доме Кошкина, существовавшем на Большой улице. Выдвигалось предположение, что кряжистые венцы дома когда-то жили в стенах одного из дворцовых теремов, ибо не было им равных по длине и толщине в венцах других изб на селе. Конечно, мы искали дом Кошкина и вроде бы нашли его место. Да, только место — за ненужным теперь забором была сложена груда безликих бревен. Мы приблизились к ней и с минуту постояли молча, разглядывая врубки, отмечая и достаточную для гипотезы длину и толщину бревен. Но дом ли это Кошкина, а если и да, то отчего должно верить происхождению этих сосновых бревен из срубов дворца Алексея Михайловича?

Усомнившись, мы отошли. Печально, что в нашем деле-реставрации еще так мало научно-технических способов определения возраста древесины. Вот археологи пользуются дендрохронологическим анализом, выявляя на спилах по годичным кольцам возраст, а по культурному слою то время, когда люди срубили дерево. Но в нашем деле этот способ громоздок и не вполне приемлем. Для того чтобы найти среднеарифметический возраст срубов, необходимо представить в лабораторию спил с бревна каждой постройки, а чтобы определить время заготовки деревьев… Вот здесь мы не знали, что нужно делать, ибо только вид одной стены бревенчатого дома задавал нам десятки вопросов. Во-первых, венцы в срубе неоднородны. С течением времени подгнившие бревна заменялись. Во-вторых… И тут же следовало в-третьих, в-четвертых…

Итак, мы могли полагаться на наиболее верный, неподводивший нас способ определения возраста постройки, а именно на архитектурно-художественный анализ. Оттого-то мы могли поверить, что бревна от дома Кошкина хранили память о звоне топоров царских плотников. Но если бревна гораздо моложе, разве это умаляет их достоинство, их очевидное место в лучшей постройке, украсившей бы музей деревянного зодчества?

Идея организации на основе села Коломенского национального архитектурно-этнографического парка должна найти реальное воплощение в облике сохраненных улиц села. Нет ныне дома Кошкина и нет материалов для его восстановления. Никто не обмерил и не сфотографировал дом перед сломом. С тем же равнодушием можно потерять и остальные уникальные постройки села.

Мы не ратуем за сохранение всего безвозвратно уходящего, но коли уж дошел до наших дней мир крестьянского жилища в селе Коломенском, то легче сохранить его для музейного показа, чем перевозить в заповедную зону откуда-то издалека подобные крестьянские усадьбы. Ведь не одно село Коломенское уцелело на территории Москвы. Здесь же по соседству расположено и село Дьяковское.

Мы шли на Дьяковское через деревню Садовую или, как сообщали некоторые таблички на фасадах домов, по улице Новая Штатная. По сути дела, порядок домов в деревне являлся продолжением Большой улицы села Коломенского и тянулся на километр вверх к Каширскому шоссе и далее через переезд еще на километр вниз по склону возвышенности. По ту сторону шоссе часть домов уже была снесена. Остальные ждали своей очереди.

Застройка деревни Садовой, судя по второму ее названию, не отличалась патриархальной давностью. Большие сады по обеим сторонам улицы, очевидно, объясняют название деревни. Да, судьба деревни решена, но один или два дома бывшей деревни можно смело предложить для показа в музее деревянного зодчества.

До сих пор не ясно будущее села Дьяковского. Хотя оно не имеет такого количества старинных изб, как село Коломенское, но три-четыре крестьянские усадьбы заслуживают самого пристального внимания, а особенно планировка села с тремя порядками домов, сходящихся лучами к выдающемуся памятнику древнерусского зодчества — церкви XVI столетия, предтече Покровского собора на Красной площади. Пожалуй, мы не преувеличим оценку усадьбы под № 46. Два дома-близнеца объединены едиными воротами. Рубленные из солидных бревен избы производят внушительное впечатление. Торцы избяных срубов закрывает широкая доска-прибоина с глухой резьбой солнечного диска. По краям доски змеится орнаментальная плетенка. По славянской мифологии, плетенка должна олицетворять бегущие волны. Как солнце, так и вода у славян — символы жизни, но вряд ли вдавался мастер в мифологию. Он украшал свою избу по велению красоты и чаянию лучшей доли. Вспомните русский сказочный эпос. Герои сказок рвутся к царственному Солнцу, особенно удачливые женятся на его дочерях. Большей удачи не бывает.