Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

Мое музыкальное образование начиналось с инсценировок, иногда откровенно придурочных театрализаций на сказочные темы, которым я внимал часами. Не только собственно песни, но и тексты, паузы, различные оформительские шумы имели для меня одинаково важное значение, хотя теперь-то кривить душой ни к чему: художественная ценность слушаемого часто была ниже всякой критики. Что-то на уровне заглавной песенки в одной из наиболее пресных телепередач того времени, предназначенной для детей. Передача называлась «Выставка Буратино», а песня в ней исполнялась от лица обозначенной куклы хриплым и в то же время высоким, кастратическим голосом:

Выстабура, выстабура, Бура-буратино.

До чего же хороши разные картины!

Куча виниловых грампластинок постепенно росла, все большее место в ней занимала советская эстрада. Причем такого пошиба, что доведись мне, к примеру, родиться сыном Пастернака (а у них в доме, как известно, даже телевизора не держали – надо ли объяснять почему?), то за прослушивание такого материала остаток детства я провел бы в сиротском приюте.

Вот попробуйте ответить честно на вопрос: в состоянии ли нормальный, образованный, культурный слушатель получать удовольствие от популярного шлягера со следующим припевом: «Человек улыбается, значит, человеку хорошо. Человек улыбается, значит, человеку хорошо»? А ведь это – классика отечественного эстрадного жанра!

Разумеется, дети с готовностью вбирают и хорошее семя, и дурное. Тем более что «холить и лелеять приходится злаковые – сорняки растут сами». В детстве изредка заходящих к нам гостей я тянул к проигрывателю, дабы те могли вместе со мной отправиться в виртуальное звуковое путешествие. Помнится, хватало гостей на несколько минут демонстрации, потом они вежливо откланивались, а я самостоятельно в сотый раз дослушивал белиберду, предназначенную «для лучшего усвоения школьниками внеклассного чтения». Теперь иногда ситуация повторяется. Только теперь уже меня чья-то недоросль тянет слушать компакт-диски с глупостями, одобренными в каких-то там РОНО еще при царе Горохе. Бывает, я задерживаюсь больше чем на несколько минут, потому что, напуская на себя «все внимание», отправляюсь мыслями в прошлое и думаю совсем о другом – об абсурдности замкнутого цикла под названием «жизнь», например…

Вернемся к предмету разговора.

Деревянная копилка-кубышка сопровождалась инструкцией по вскрытию. Чего-то там следовало подержать над паром, потом стукнуть, крякнуть, верхняя часть отлетала, содержимое являло себя народу. Все так и сделали – килограммовая россыпь кругляшей раскатилась по полу. Когда деньги пересчитали, выяснилось, что накопить удалось целых сто десять рублей. Половину суммы .

История порой успешно борется с хронологией, поэтому я сейчас не могу ответственно свидетельствовать о том, какую вещь нужно считать первичной: копилку или То, Что мы купили на скопленные деньги. А это был…

МАГНИТОФОН!

Монофонический, правда. Второго класса. Но зато четырехдорожечный и трехскоростной. Весьма прогрессивный, по меркам того времени. «Комета-209». Целая Вселенная за двести двадцать целковых!..

Как восстановить мне красноречие?! Как призвать самообладание?! Мысли путаются… Слишком много всего. Прожита не просто отдельная жизнь, а жизнь идеальная, счастливая. Роман с предметом. Насыщение таинствами.

Первой на появление чуда в нашем доме отреагировала бабушка (бурый клавиш, grandмазафака). Вооружившись флаконом вонючей туалетной воды «Красная Москва», она принялась усердно протирать магнитофон от… «грязи». Его передняя решетка, закрывающая динамики, изменила благородный коричневый цвет на траурный черный. До потасовки, впрочем, не дошло, все ограничилось истерикой с моей стороны.

Когда умолкли визги и высохла вскипевшая слюна, началось детальное исследование: шнуры с трехштырьковыми оконечниками, ручки, кнопки, боковая панель, серенький микрофончик, в который я тут же что-то прорычал, изображая из себя звезду . А самое главное, господа мои, самое главное – запах, ни с чем не сравнимый аромат совершенства. Рай в моем представлении (должен сразу вас предупредить) насыщен ароматами новой радиоаппаратуры и жидкости для пропитки железнодорожных шпал. Так что не обессудьте!

В конце концов, стоит ли многого ожидать от мальчика восьми лет? (Я уже о другом.) Мои первые записи – не только чудовищного содержания, но и вдвойне чудовищно записанные – на средней скорости, микрофоном, с телевизора. Боги! Боги!

Потом кто-то из умников соседей рассказал о своей гениальной догадке: записывать так же, с телевизора, художественные фильмы. После, стало быть, крутить-вспоминать.

Согласен, согласен. Хороший фильм, смешной, комедия какая-нибудь дефицитней черной икры, но… как же так можно?! Несколько классических наших комедий я, боюсь, безвозвратно для себя испортил, потому что их звуковой дорожке, по моим представлениям, теперь вечно суждено транслироваться из динамиков «Кометы-209», моего магнитофона. Когда на экране затишье, я с удвоенным тщанием вслушиваюсь в малейшие шорохи. Как когда-то слушал, склонившись над медленно вращающимися бобинами с пленкой. Метафизика видеоряда по завершении таких экспериментов уже не может примкнуть к звуковому оформлению. Это как расслаивающиеся ногти или… в общем, тьфу!

Должен отметить, что магнитная лента не отменила грампластинок. Даже больше того: энное количество километров пленки ушло на то, чтобы – зачем-то! – переписать пластинки на пленки. Это уж действительно случается, если нечего, наверное, делать или питаешь слишком особенные к музыке чувства. Второе, пожалуй, вернее.

Периодически в поддержку механических воспроизводителей звука (а кроме «Кометы», в доме еще наличествовал проигрыватель «Аккорд») предпринимались попытки обзавестись каким-нибудь музыкальным инструментом. Так в свое время была куплена мандолина, которой тем самым отводилась роль заменителя гитары. Промежуточной цели достичь удалось: игра не получалась, но звуки я усердно издавал. Округлое деревянное изделие с грифом средней длины и восемью струнами, натянутыми попарно, пережило воистину дьявольские муки. С помощью мандолины мной сочинялись фатально психиатрические пьесы, когда, например, в течение минут двадцати, а то и получаса дергалась одна и та же струна – то резче, то плавнее. Потом следовал перебор, краткий период скрежетания, пилящего подвывания, и вступала следующая струна – еще на полчаса. Все это также исправно записывалось на магнитофон. Само собой, будь моя фамилия Берроуз или Уорхол, на средства от продажи этих произведений я мог бы безбедно существовать до глубокой старости. Но приходится мириться с истинным положением вещей. Я представлял собой чересчур нормального человека для покорения всего мира или хотя бы извращенной его части. Мои достаточно тривиальные чаяния и потребности сливались с основными потребностями окружающих.

Помимо культового книжного магазина, о котором шла речь выше, в Городе имелся и магазин по продаже грампластинок. Разница между ними заключалась только в том, что новые грампластинки привозили не по четко установленному графику, а как придется. Как тать в ночи, как вдохновение к художнику являлся иногда замызганный грузовичок или разваливающийся на ходу пикапчик-Иж, магазин временно закрывали. Наконец, после приемки товара, горожане могли вволю давиться, не отходя от кассы. Каждую пластинку полагалось достать из конверта здесь же, у прилавка, дабы проверить на кривизну. Публику охватывал особый восторг – детский, телячий, к которому примешивалось ожидание чуда, гордость добытчика пищи духовной, изумление от некоторых оформительских идей, явленных на конвертах. Если привозили иностранцев , все перечисленные чувства возрастали в геометрической прогрессии. В воздухе носилось то благостное опьянение, какое бывает на кавказских свадьбах, когда думаешь, что весь мир ликует и гуляет, безмерно радуется за молодых.

Разумеется, у черного входа любого магазина всегда текла своя жизнь, и периодически возникали свои фигуральные давки. Черный ход магазина грампластинок благодаря определенным знакомствам в семье был для меня приоткрыт. Я прекрасно понимал, что здесь ассортимент несколько иной, более расширенный, поэтому следовало проявлять с одной стороны выдержку, а с другой – вооружиться интуицией. Конструктивной подозрительностью в таких случаях пренебрегать не стоило. Впрочем, меня и мои вкусы хорошо знали.

Откуда-то оттуда, из каких-то там картонных коробочек появлялись образцы настоящего грандиозного попа и рока . Одна, максимум две пластинки.

Делая вид, что у меня пересохло во рту и начались перебои с дыханием (хотя чаще всего так оно и случалось), я восхищенно осведомлялся:

– Это американцы?