Герой туманной долины - Пола Гарнет

чуть склонив голову набок, изучающе оглядывала сцену, на которой репетиция подходила к концу.

— Нет, та дверь все-таки никуда не годится… — задумчиво пробормотала она, качнула головой и вновь вернулась к разговору с Шенноном. — Не отнимайте у нее мечту, мистер Паркс, и позвольте ей быть ребенком.

Шеннона пробил озноб. Внутри росла дрожь такой силы, которая, казалось, была способна раздробить его кости — юноше казалось, будто кто-то включил в центре его тела острый бур.

«О чем вы говорите? — хотелось спросить ему. — Как я вообще могу отнять у нее что-то или не позволить?»

— Ведь мы только там свободны — в своих мечтах, — едва заметно улыбнулась Челси, совсем запутав Шеннона.

— Считаете, жизнь — болезнь, а мечта — спасительная пилюля? — предположил он, тяжело сглатывая.

— Нет, это вы так считаете, — отозвалась Челси, поднимаясь с места. Увесистые серебряные браслеты на ее тонких запястьях зазвенели. — И это о многом говорит.

— О многом хорошем? — с надеждой, которую не спрячешь, бросил Шеннон мучивший его вопрос. Парень завернул его в обертку усмешки, попытался задать с притворным весельем, в глубине души понимая, что эту женщину провести не сможет.

Он и вправду считал мечты спасением? В его-то положении?

— На это вам ответит Делла Хармон.

* * *

Он смотрел в свои собственные глаза — светло-карие и уставшие.

Зеркало, только что начищенное до блеска, казалось, пыталось отразить всю его душу, но Шеннон не позволял. Он заметил, как непроизвольно улыбнулся, на мгновение вспомнив дневную прогулку по театру с Деллой.

— Теннисон убил бы нас, если бы узнал, как безбожно мы покромсали беднягу «Улисса», — звонко рассмеялась она тогда, так заразительно, что он и сам невольно усмехнулся. — На самом деле, я даже чувствую себя виноватой — ведь это я предложила его поставить!

— Стих совсем короткий, — пожал плечами Шеннон, открывая перед Деллой дверь и пропуская ее вперед.

Он вспомнил, как пришлось отодвинуться, когда она чуть не задела его плечом, как привычно сжались пальцы и напряглись ноги, пытающиеся удержать его.

— Знаю, но мы придумали совсем новую историю, в которую вплели строчки «Улисса», и, кажется, нам пришлось исказить ту суть стиха, о которой говорят литературные разборы. Сколько же мы их проштудировали, вы бы знали! — Делла скривила лицо и тут же смутилась. — Честно признаться, я терпеть их не могу, хотя вы, — поторопилась исправиться она, виновато вскидывая руки, — совсем другая история! Я бы каждую строчку ваших статей разобрала, не будь столь ленива.

— О, я не история, — попытался пошутить Шеннон, усиленно игнорируя последнюю фразу.

«И что ты в них нашла, Герда?» — хотелось спросить ему.

— Каждый из нас — история. Каждый из нас — книга в своем особенном переплете. Неужели не согласны? — Делла, убежавшая по коридору вперед, на ходу обернулась и подтянула лямку вельветовой, в цвет брюк, сумки.

— С вами сложно не согласиться, — улыбаясь, отозвался Шеннон, опуская голову, не решаясь столкнуться с серыми, наполненными детским восторгом глазами.

— Вот и славно, — рассмеялась девушка. — Я прочитала «Улисса» еще в школе, мистер Паркс. Он тогда мне так сильно в душу запал, и я даже расстроилась, что его не ставят на сцене.

— Возможно, потому что и ставить нечего, — предположил Шеннон. — Я имею в виду, он не укладывается в каноны театральных постановок.

— Да, по масштабам он не подходит, — кивнула Делла, двигаясь по коридору спиной вперед, — и именно поэтому мы решили его немного…

— Преобразить? — с усмешкой подсказал он.

— Что-то в этом роде, да. Монолог о человеческой воле, мистер Паркс. О воле, которая преодолевает смерть даже на пути к концу, о воле, которая горит, которая живет! Он не мирится с угасанием, не приемлет бездействие — в конце земного бытия он продолжает идти по вымощенной тропе. — Девушка остановилась и мягко улыбнулась. — Мы хотели вдохновить людей, создав историю о страннике, который заблудился, но, познакомившись с «Улиссом», нашел дорогу. Она ведь о каждом из нас.

Шеннон вздрогнул, оторвал взгляд от своего отражения в зеркале. Воспоминание рассеялось, дымка растворилась за его спиной.

Он помнил, как замер посреди коридора, который вдруг заполнили актеры; помнил, как долго вглядывался в серые глаза напротив, изучающе, с нотками смущения глядящие на него в ответ; как побежали по затылку, устремляясь под футболку, мелкие мурашки и как защипало в глазах от слов, которые проговорила ровным тоном девушка в вельвете.

«История о страннике, который заблудился…»

— Я слышал, Теннисон черпал вдохновение для «Улисса» в «Божественной комедии» Данте, — сбивчиво проговорил тогда Шеннон. Делла просияла и резво закивала, подтверждая его слова.

— Вы читали? — с надеждой спросила она, глядя на него чуть снизу вверх.

— Читал. Она откликается.

— Она откликается в по-настоящему живых, — подмигнула девушка и поспешила дальше по коридору, не замечая, что Шеннон еще несколько мгновений стоял на месте, не решаясь двинуться за ней.

«Нет, Делла, — думал он сейчас, прячась от своего ненавистного отражения, — тут ты ошиблась. Она откликается в тех, кто очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…»

Лейла Эллингтон, у которой он хотел попросить совета, не ответила на звонок.

Через отражение в зеркале Шеннон всматривался в наколотый на нижних ребрах раскрытый глаз, который словно всегда неустанно следил за ним.

Видел ли он что-то недоступное его обладателю? Знал ли, что ждет того впереди?

— Что тебе нужно от Деллы Хармон, засранец? — спросил он себя, вскидывая голову, пристально всматриваясь в отражение: в острые скулы и впавшие от недоедания щеки. — Чего ты хочешь от нее, а?

Шеннон не знал точного ответа на этот вопрос, но где-то внутри росла уверенность: не случайно однажды на заполоненной разноцветными людьми улице Реверипорта перед его глазами возникла эта желто-оранжевая аура, и не просто так их свел театр, обратившийся за помощью к местному издательству.

Шеннон жаждал быть понятым хоть кем-то, а еще больше чувствовал вину. Вину жертвы, которая вынуждает своего спасителя вызволять ее из беды, рискуя своей жизнью.

Он думал, что не имел права втягивать Деллу Хармон в свою личную внутреннюю войну, не имел права называть ее Гердой и надеяться на силу ее ярко-оранжевой ауры, столь притягательной своей неисследованностью. Но в мгновение, когда сожаление и горькая вина опускались на него льдом, Шеннон вспоминал день, когда Герда вошла в издательство и попросила его написать правдивую статью: говорила, сбиваясь с мысли, и звонко смеялась собственной нелепости.

Она пришла сама. Пришла, потому что, наверное, так захотел кто-то наверху, тот самый задиристый кукловод, который ничего не упускал из виду.

Противоречие тянуло за собой противоречие, порождая очередное внутреннее