Герой туманной долины - Пола Гарнет

Бариста окликнул их, Шеннон вскочил с места и устремился за напитками, пытаясь скрыться от изучающего взгляда девушки напротив, которая усиленно прожигала серыми глазами его кудрявую намокшую челку и высокий лоб. Когда на столик опустился стакан с горячим какао и шапкой разноцветного мелкого зефира, те самые серые глаза засветились неподдельным детским счастьем, настолько чистым и притягательным, что юноша не смог отвести от Деллы взгляд.

— Я мечтала о нем весь день! — заговорщицки прошептала она, ложкой зачерпывая подтаявшие маршмеллоу. — Челси, будь она здесь, сказала бы, что все это, — она ткнула ложкой в какао, — детский сад, но я никогда не откажусь от детства.

Улыбка медленно сползла с губ Шеннона, игнорируя его сопротивление. Он знал, о чем скажет девушка, догадывался, как сердце вновь привычно кольнет.

— Я никогда не хотела взрослеть, — самозабвенно продолжала Делла, пока он прятался за стаканчиком кофе, обжигавшим язык и десны. — Взрослеть — это ведь прощаться. Прощаться и терять себя — ту свою светлую и наивную часть, что прячется от монстров под кроватью, путаясь в своих шнурках, бежит за школьным автобусом, мучается над задачками битый час, прогуливает школу, прячась от родителей, или по утрам лениво натягивает джинсы и сонно трет глаза, не желая идти на скучные уроки. Я недавно задумалась об этом самом «светлом и теплом» и вдруг поняла, что в этом тот ты, с которым придется проститься все равно. Тот ты с годами растворится, забыв улыбку одноклассника с задней парты, вкус мороженого, которое любила твоя лучшая подруга, и ваши шутки, известные только вам двоим.

— И все вокруг превратится в пустоту, — прошептал Шеннон, кривясь от жара напитка, и тут же мысленно ругнулся на себя.

«Ты можешь хотя бы пару минут не быть королем драмы?!»

Камерон часто называл его так. Король драмы.

— Не совсем в пустоту, — задумалась девушка. — Наверное, все просто стремительно меняется, и это печально. Однако именно эта печаль позволяет мне помнить тех девочек и мальчиков, которые были беззаботно счастливы когда-то. Мы ведь совсем скоро запрем их в клетке взрослой жизни навсегда, да, мистер Паркс?

Он не ответил, только медленно кивнул, прикрыл глаза, уговаривая мысли не порхать так стремительно — он хотел запомнить их, чтобы после превратить в слова. Кто-то однажды сказал, что прозаик — это круглосуточно. Этот кто-то явно знал писательскую кухню изнутри и был бесконечно прав.

— Поэтому какао с маршмеллоу, да? — спросил Шеннон, вспомнив о приличиях и вернувшись к собеседнице.

— Оно позволяет мне помнить ту самую Деллу, мистер Паркс. Ту самую, которая растворяется во мне.

«Наши мысли одинаковы, Делла. Правда, твои намного отраднее моих…»

Она перевела тему разговора, сделав вид, что не замечает поджатых губ Шеннона, опустившихся к переносице бровей и его подрагивающих пальцев, которые водили по краю бумажного стаканчика, прочерчивая одну окружность за другой. Она заговорила о том, в чем видела свою жизнь и свою суть, — о театре. Он стал приютом и домом, тем самым, о котором многие мечтают всю жизнь, гаванью, где, что бы ни происходило, ты спокоен и свободен.

— Я уже накидал план статьи, — быстро проговорил Шеннон, замечая, как осторожно Делла подбирается к интересующему ее вопросу, и выудил из внутреннего кармана пальто помятый блокнот и побитую временем перьевую ручку. — Наш недавний разговор помог мне разглядеть некоторые детали. Они не обязательно понадобятся и получат место в самой статье, но это позволит мне увидеть полную картину. Вы же хотели честную статью. — Он лукаво улыбнулся, припоминая их первый разговор в офисе, и постучал по блокноту. — Готов записывать каждое ваше слово.

— Записывать?

— Не люблю диктофоны, — поморщился Шеннон. — Мне легче записать пару особенно откликнувшихся фраз, чем переслушивать весь разговор. Так текст живее, так в нем больше важного.

— Вот что мне нравится в ваших статьях! — воскликнула Делла. — Они «живее» остальных.

Она сделала большой глоток какао и подалась вперед.

— Декорации — это не только место действия, мистер Паркс! — воодушевленно начала она, почти задыхаясь от волнения. — Это характер персонажа, перенесенный ему за спину, это настроение, которое видят те, кто наблюдает за происходящим на сцене. Порой мне кажется, что в этом куда больше смысла, чем в актерском мастерстве. Вы знали, что капитальную стену, которой зрительный зал отделяется от сцены, некоторые называют порталом?

Шеннон помотал головой, незаметно для самого себя подвинувшись к столу, ближе к Делле, склонившейся над ним. Ее тихий восторг передавался ему, захлестывал, наполнял, и он не желал отказываться от этого минутного чувства, которое усиленно пробивало сгустившийся туман и помогало заблудшему страннику сделать еще несколько шагов прочь из утонувшей в смоге темной долины.

Делла наполняла его красками, теми, которых душе не хватало, которых душа жаждала.

— Кем бы ты ни был, когда пересечешь портал — станешь собой. Это парадокс, но надевая маску другого человека, вживаясь в его привычки, натягивая его костюм и его суть, осознаешь, что находишь со временем собственную. Словно все эти люди, которых ты играешь, и весь театр созданы для того, чтобы прочертить тебе дорогу к себе. А еще, — Делла отстранилась и, мечтательно улыбаясь, откинулась на спинку стула, — театр принимает всех.

«И меня примет?» — хотелось спросить Шеннону, но он не осмелился, только тяжело моргнул. Очертания лица девушки расплывались, когда она откидывалась на спинку стула и отдалялась от юноши, а тот впервые в жизни пожалел, что не взял с собой очки. Наверное, плохим зрением его же глаза попытались его защитить — он привык к неясным очертаниям прохожих и размазанным вывескам, привык прятаться от ярких контуров чужих аур. Но в сидящем напротив желтом свечении сейчас он желал потонуть так же, как желал различить дрожащие ресницы Деллы, увидеть уголки ее губ, быстро взметающиеся вверх, рассмотреть еле заметные веснушки на носу, спрятанные под пудрой.

Шеннон улыбнулся собственным мыслям, а следующими себя тут же пристыдил — некрасиво так пялиться.

Он постучал ручкой по лежащему на столе блокноту и произнес с печальным хмыканьем:

— Из вас получился бы отличный прозаик.

Делла на мгновение замерла. Шеннону показалось, что она ощутила тягучую тоску, бегущую от него к разлинованным листкам бумаги.

— Не стану отнимать у вас работу, — рискнула пошутить она. Это заставило Шеннона выдохнуть и вновь улыбнуться.

— И то верно, — проговорил он тихо, записывая в блокноте несколько фраз, крутящихся маленьким торнадо в памяти. — Я слышал, каждый из нас — актер своего собственного театра, а мир — одна большая декорация.