Герой туманной долины - Пола Гарнет

испачканного краской старого джинсового комбинезона.

— Алло? — Мягкий голос зазвучал с той стороны невидимого провода, обрывая Камерона, который открыл рот, чтобы поздороваться. Его глаза округлились, уголки губ поползли вверх.

— Делла Хармон? — хрипло уточнил Шеннон, прячась от настойчивого взора друга, который тут же подошел ближе, пытаясь расслышать как можно больше.

— Мне не показалось? — горячо зашептал Камерон почти в самую трубку. — Это что, девчонка?

Шеннон оттолкнул его, выпутываясь из цепких пальцев, которые хватали его за футболку, игнорируя липнущее к нему пурпурное свечение, исходящее от силуэта друга. Голова привычно закружилась, но чужая мечта сегодня не стала так уж сильно давить на него своим весом.

— Да-да, верно, — щебетала девушка. — Это вы, мистер Паркс?

— Просто Шеннон, пожалуйста, — поправил он, морщась и усмехаясь одновременно. — Я ознакомился с запросом. Мне стоит обсудить с вами больше деталей. Я понял, что мне не хватает материала. Вернее, хватает, но… — он замолчал, зло посмотрев на крутящегося вокруг Камерона, — но для нужной вам правдивой статьи изложенного Челси Оллфорд будет недостаточно.

— О, вы хотите, чтобы я организовала встречу с Челси? — с нотками разочарования уточнила Герда-Делла.

Шеннон тяжело сглотнул.

— Нет, я хочу, чтобы вы организовали нашу с вами встречу, — поправил он, надеясь, что его слова не прозвучат неоднозначно.

Молчание Герды-Деллы затянулось. Камерон присел на край стола, ногой отбивая ритм и выжидающе глядя на друга.

— Завтра будет репетиция в театре, — коротко отозвалась она наконец. — В полдень я должна закончить.

— Я подойду, — так же лаконично ответил Шеннон, улыбаясь носкам своих ботинок.

— Спасибо, что согласились, мистер Паркс. — Голос Герды-Деллы потеплел, и парню показалось, что он вновь увидел ее улыбку. — Для меня, честно говоря, ваш ответ куда важнее, чем для Челси.

— Вы предвзяты?

— Это театр, — звонко рассмеялась девушка. — Я всегда буду предвзята.

Она попрощалась быстрым «до встречи», Шеннон сбросил звонок и поджал губы, зная, что его довольное выражение лица Камерон истолкует на свой манер.

— Человек живет страстями… — пафосно пропел тот, подтвердив догадку друга, который с плохо наигранным раздражением сложил руки на груди.

Камерон же только расхохотался, схватил из вазы яблоко и кинул Шеннону, который, поймав его, зажал в поднятой руке.

— Свидание?

— Деловая встреча, — парировал юноша, бросая яблоко другу. Камерон схватил его и недоверчиво прищурился.

— Все мы так говорим.

Яблоко полетело обратно к Шеннону, тот вновь его перехватил.

— Не суди по себе.

Старая детская игра, которая не забылась и сейчас.

— Когда вернешься, расскажешь мне, как прошло, понял?

— И не подумаю, — отмахнулся Шеннон, возвращаясь к столу и собирая с него бумаги. — Чего нагрянул?

— Чтобы стать твоей совестью. Ты помнишь, что обещал написать статью о моей мазне?

— Не напишу, пока не перестанешь называть ее мазней, — покачал он головой. — У тебя краска на щеке.

— Мазня не заслуживает называться искусством, дорогой мой, — невесело рассмеялся Камерон, кончиками пальцев выуживая из кармана потертого комбинезона электронную сигарету, такую же ярко-желтую, как уже забрызганная разноцветными каплями футболка.

— Эй, — Шеннон отложил бумаги и развернулся к другу, который выпускал клубы дыма, игнорируя его недовольный взгляд, — если бы ты и вправду считал свои картины мазней, то давно перестал бы рисовать и не просил меня рассказать о них людям.

— Так же, как ты однажды перестал писать? — Камерон вскинул светлую бровь, не подавая вида, что смутился, когда Шеннон еле заметно вздрогнул. — Когда мы были совсем зелеными, ты обещал, что я стану твоим литературным агентом, — продолжал он с наигранной обидой, пытаясь сгладить угол, на который сам же натолкнул Шеннона — прозаика, в один день переставшего писать.

— Вспомни обложку.

— Обложка была хороша, да… — мечтательно протянул Камерон. — Вот бы еще одну нарисовать.

— Я выбил тебе место в недельном выпуске, — похолодевшим тоном проговорил Шеннон. — Показал твои картины девчонкам из отдела, им понравились. Говорят, чувствуется стремление к воскрешению значимости женской проблематики.

— Ты показал мою мазню девицам, которые возомнили себя феминистками, потому что почитали на досуге «Рассказ служанки»?

— Во-первых, они не феминистки. Во-вторых, ты сам-то его читал? — Шеннон скривился и отвернулся, вернувшись к бумагам.

— Сериал смотрел, — отмахнулся Камерон. — Суть ведь одна!

— Парень! — от негодования всплеснул руками Шеннон. — Недельный выпуск!

— Да понял я, понял! Спасибо. Нет, правда спасибо, — уже мягче отозвался Камерон в ответ на тихое хмыканье друга. — Если не подаю виду, не значит, что для меня это не важно.

Шеннон не ответил, зная, что эта рыжеволосая бестия с пурпурной аурой — присущей властной и импульсивной мечте — уйдет через минуту, когда дешевый мобильник в его кармане начнет сотрясаться от будильника, возвещая об окончании перерыва. Тогда его хозяин вернется к залитому маслом холсту.

Шеннон солгал. Картины Камерона не произвели фурор, а место на семнадцатой странице, до которой редко кто добирался, он вымаливал почти полтора месяца, уверяя, что журналу стоит больше внимания уделять искусству и самоопределению, к которому то подталкивает. Он солгал, потому что считал себя хорошим другом и верил: однажды они с этим заляпанным краской парнем смогут найти тех, кто взглянет на их «мазню» как на нечто, что отзывается в сердце и метко бьет в самую душу.

Запрос Челси Оллфорд дрожал в трясущихся руках Шеннона, пока он мысленно просил у Камерона прощения — с его статьей придется подождать, потому что впервые в жизни окруживший его туман разбивали ярко-оранжевые лучи, исходившие от девушки, которая носила вельвет и звонко смеялась.

Он улыбнулся. Завтра в полдень.

* * *

Шеннон опустился в обитое бордовым велюром кресло, откидываясь на показавшуюся слишком прямой спинку. Он пришел раньше, чем нужно, ступил в полутьму зала, где стал единственным зрителем, и поднялся наверх, туда, где тень скроет его наполнившийся надеждой взгляд, — его не покидали искорки нелепого детского волнения.

Актер, сжимавший в руках меч, читал отрывок текста, уверенной поступью расхаживая по сцене, то возводя руки к небу, то обращаясь к пустому зрительному залу, изредка срываясь на воодушевляющий крик, сменяющийся хриплым, тихим шепотом, от которого по коже бежали мурашки.

Шеннон улыбнулся и подался вперед. Актер читал «Улисса» Теннисона, но вовсе не так, как читают в поэтических кружках — так, как можно читать только на сцене, только в мелькающей за спиной алой мантии. Такая же алая аура его мечты — аура страсти и полярностей, жаркой любви и внутреннего опаляющего огня — огибала волевой подбородок и проникала наружу через поры кожи.

— Пожалуйста, Гай, давай еще раз. Мне не хватает, я не верю, — всплеснула руками девушка, выскочившая на сцену из тени закулисья. — Постарайся не играть — проживать. Больше настоящего духа! Позволь ему тебя