Паразиты - Рю Мураками

— Я так и знала! Так и знала… И все-таки таскалась туда всякий раз… Там ничего не изменилось, все осталось по-прежнему. Туда уже никто не ходит, все забыли про это место. Я была полностью уверена, что никто и не пытался проникнуть внутрь. Значит, ты был там… Знаешь, я так и думала…

Уихара внимательно посмотрел на старуху и еще раз убедился, что она обращалась не к нему. У него создалось впечатление, будто комната заполнена призраками, которые согласно кивают в ответ на старухины речи.

— Ну что, допил? Уихара вновь кивнул.

— Тогда пойдем, покажу тебе кое-что.

Старуха прошла в самый темный угол комнаты и бросила Уихара подушку, чтобы он мог сесть прямо на пол. Потом она уселась рядом и включила аппарат, который по виду напоминал проектор. Посередине у него размещался экран, не превышавший размерами почтовую открытку. Таких экранов Уихара еще не видел. Понадобилась почти минута, чтобы он слабо засветился. По бокам располагались два держателя, на которых укреплялись бобины с кинопленкой. Ручка внизу служила, судя по всему, для ускорения или замедления воспроизведения. Уихара никак не мог надивиться на такое чудо техники. Но странное дело — как только он увидел этот древний агрегат, его душу охватила непонятная жалость… Экран не был похож на экран современного телевизора и уж тем более на компьютерный монитор. Он помигивал, подергивался — одним словом, он жил и дышал. От него даже исходило едва уловимое тепло, как от электрической лампочки. Корпус аппарата матово отливал серебром.

Включив его, старуха натянула на руки пару тонких белых перчаток. В мгновение ока человеческие руки превратились в два восковых изваяния. Потом старуха с непостижимой ловкостью ухватила кончик пленки и заправила ее в аппарат, замотав начало пленки на правую бобину. Уихара смотрел во все глаза: невероятно, чтобы такая старушенция могла так здорово управляться с техникой! Ее руки теперь походили на руки дирижера или профессиональной танцовщицы.

— Сначала я покажу тебе записи из деревни. Там есть и ты. Но понимаешь, на вкус и на цвет товарищей нет… Мне кажется, что лучше начать именно с этого. Тебе должно понравиться, хотя… Ну, ты понимаешь…

Старуха повернула маленькую ручку, и пленка зашуршала. На экране появилось изображение, но, к сожалению, очень плохое. Уихара удалось разглядеть мужчину, вернее, его силуэт. Изображение на экране запрыгало. Он подумал было, что у оператора руки тряслись или что-то случилось с проектором.

Но оказалось, что аппарат тут ни при чем — дергался человек на экране. Точнее, дергались его руки, державшие чашку с водой. Уихара мгновенно охватило ощущение дежавю, и у него закружилась голова. Ему показалось, что он уже видел что-то подобное… Камера чуть отъехала назад и показала мужчину в полный рост — средних лет, одетого в легкое хлопчатое кимоно. Он пытался отпить из своей чашки, но его руки тряслись, как у запойного пьяницы, и вода расплескивалась. Тогда мужчина собрал всю волю и попробовал поднести чашку ко рту правой рукой — с тем же успехом. Край чашки стукнул его по подбородку, попал по спинке носа и в довершение угодил в лоб. Все лицо несчастного было залито водой… Ясно было, что человек не в состоянии управлять своими движениями и что, несмотря на все усилия, он не понимает, почему руки его не слушаются. Уихара почувствовал, как по его спине потек холодный пот. С ним часто случалось нечто похожее: например, он хотел позвонить по телефону, но соединения не происходило, а кнопки расплывались у него перед глазами. Самое страшное заключалось в том, что человек на экране, похоже, не осознавал происходящего и не мог понять, отчего его руки сами по себе начинают выписывать кренделя. Обычно такое случается либо у алкоголиков, либо у пассажиров самолета, попавшего в зону турбулентности.

На следующих кадрах Уихара увидел кошку. Предыдущая сцена длилась не более пяти-семи секунд и закончилась так же неожиданно, как и началась. Фильм был черно-белый и немой. Следующие кадры снова оказались черно-белыми. Спокойно сидевшая кошка вдруг начала биться в конвульсиях и кататься по земле, поднимая тучи пыли. Если у мужчины на экране дергались только руки, то бедная кошка напоминала баян — ее тело растягивалось и сокращалось, словно меха. Уихара тщетно старался отвести глаза и чувствовал себя на грани обморока. Потом на экране возникла женщина с высокой прической. Ее лицо искажено, рот открыт — судя по всему, она громко кричит. Она очень молода, почти девочка — у нее не заметно даже грудей. Женщина начинает бить себя кулачками по коленям, потом ее руки бессильно падают. Видно только, как она дрожит крупной дрожью.

Вслед за женщиной на экране появились иероглифы. Первый означал воду, значение второго Уихара не знал, а третий читался как «город». Потом выскочила надпись: «Болезнь Минаматы». До этого Уихара думал, что эти люди не японцы и дело происходит где-то за границей, предположительно где-нибудь в Центральной Азии, среди баранов и диких лошадей. Лица были черны, одежда бедна и примитивна, как у каких-нибудь дикарей. Вообще эти кадры напомнили ему фотографии из брошюры по гражданской обороне.

Далее шла сцена в бане. Даже не сцена, а набор фотографий. Вот мужчина погружается в большую деревянную лохань. Мужчина худ, изможден, кожа сморщена. Какая-то женщина, должно быть мать, поддерживает его под руки. По фотографиям не понять, бывают ли у него такие же судороги или нет.

— А это ты совсем маленький!

Старуха повернула ручку, и экран сделался белым. В следующее мгновение Уихара увидел марширующих женщин в противогазах. Противогазы напоминали огромных пауков, обхвативших лапами женские головки. Женщины маршировали в ногу, стройными рядами, взмахивая время от времени небольшими флажками. «Как в фантастическом фильме!» — ахнул про себя Уихара. На флажках было выведено: «Победа будет за нами!». Старуха вдруг ткнула пальцем, указывая на кого-то в толпе.

— Глянь-ка! Это же ты! Видишь? Конечно это ты. Ну да… Посмотри, вы же похожи как две капли воды. Да и время вроде то же… Это марш женского отряда обороны в тюрьму Суга-мо. А ты как раз там рядом жил!

Уихара согласно кивнул. Лицо ребенка, на которого указала старуха, появилось на экране на какие-то доли секунды, к тому же из-за скверного качества записи разобрать что-нибудь было решительно невозможно. Но старуха все повторяла: «Это же ты!» И Уихара вдруг понял, что она права. Это был действительно он! Дело запутывалось до невозможности: старуха явно принимала Уихара за кого-то другого, и, когда она первый раз закричала «Смотри, это же ты!», Уихара было подумал, что она обращается к своему воображаемому гостю. Еще пару минут назад, едва только заработал аппарат, Уихара почувствовал, как что-то проникло внутрь него. Ощущение было такое, как будто он пытался проглотить корку хлеба, которая встала у него поперек горла. В этом было что-то до боли знакомое, но, что именно, Уихара не мог сказать.

Новая сцена представляла собой огромную спортивную площадку. На ней, на сколько хватало глаз, шеренгами были выстроены дети, одетые в укороченные мундирчики. От их бесконечного однообразия у Уихара при взгляде на экран сразу начала кружиться голова. Камера пошла по рядам, выхватывая только головы и верхнюю часть туловища. Дети раскрывали рты и что-то самозабвенно вопили через равные промежутки времени. Казалось, что они все время кричат одно и то же. Во главе отряда стоял мальчик-знаменосец. Потом на трибуну взошел какой-то юноша в фуражке, достал лист бумаги и начал читать. Было хорошо видно, как у него напрягались шейные мышцы.

— Вон, посмотри! Видишь себя? — наклонилась старуха. Запись шла со звуком. Уихара прислушался, но разобрал

лишь слово «патриот». «Это японцы, — подумал он. — Интересно, а что значит „патриот"?» Патриот почему-то представился ему в виде морского моллюска в твердом панцире.

— Вон, видишь того мальчишку? Это ты! — не отставала старуха.

Уихара снова кивнул. И в тот же момент он понял, что напомнила ему самая первая сцена с трясущимися руками. Больницу. Вернее, больничную палату, где лежал его дедушка. Червя, ввинчивающегося Уихара в глаз. Тогда он не испытывал ни страха, ни боли — только бесконечное удивление.

У него было такое ощущение, будто эти люди с экрана стали частью его самого. С одной стороны, они не вызывали ничего, кроме отвращения и чувства гадливости. И все-таки Уихара понимал, что теперь они никуда не уйдут, — они успели проникнуть в его тело, как тот червь. Когда паразит вкручивался ему под веко, Уихара вдруг заметил, что он — уже не он, а кто-то другой, хотя и с сознанием прежнего Уихара. Не то чтобы он почувствовал, что попал под влияние какого-то более могущественного существа… скорее ему показалось, что границы его собственного тела стали отныне зыбкими, условными и что он может теперь быть кем и чем угодно. Поначалу его это даже позабавило. Впрочем, Уихара скоро убедился, что никому до этого нет никакого дела.