Дочь часовщика. Как видеть свет в кромешной тьме - Ларри Лофтис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вспомнил о Миес, мысленно рассказывая ей о своем новом доме, а потом крепко заснул.
Утром Корри провела ему полноценную экскурсию по Бейе. Учитывая возраст здания, в нем не было ни центрального отопления, ни даже ванн и душевых кабин. Имелись только две угольные печи – одна в гостиной, а другая в прихожей – и два туалета – один на втором этаже и один в подвале. Имелся кран с холодной водой, который Корри показала ему накануне вечером, и больше ничего; «ванной» называли таз для умывания и кувшин для воды.
Тем не менее здесь царили тепло и счастье, которых по тем временам немного осталось в голландских домах. Позже в тот же день Ганс познакомился с остальными членами «семьи»: господином Инеке, который помогал Касперу и Корри в магазине; Дженни ван Данциг, жизнерадостной женщиной за тридцать, которая помогала с продажами; и даже со Сноетье, кошкой тен Бумов. Черная как ночь Сноетье бродила по дому. Во время трапез она пробиралась к обеденному столу за подачками. Осторожно переступая с одного плеча на другое, она обходила сидящих за столом, пока не набирала достаточно объедков для своего собственного ужина.
В тот вечер у тен Бумов появился еще один гость: Хансе Франкфорт-Израэлс. Женщина попросила называть ее Теа, и история ее уместилась в один вечер: она и ее муж были евреями и работали в «Хет Апелдорнше Бош», приюте для умственно отсталых евреев. В январе, по ее словам, немцы совершили налет на это заведение и начали пинать и избивать пациентов. «Немцы вывели этих бедных людей на улицу и с криками и палками погнали их через ворота к железнодорожным вагонам, предназначенным для перевозки скота. Их запихнули внутрь, как животных, и увезли в Германию. Большинство их них погибло еще до того, как вагоны пересекли границу».
Пока они разговаривали, Ганс взглянул на Бетси и заметил слезы в ее глазах. Корри, однако, слушала, сжав кулаки.
Теа объяснила, что они с мужем сразу же сбежали и с тех пор прячутся. Чтобы найти место для ночлега, им пришлось разделиться. Она не получала от него вестей уже несколько недель.
Одновременно с Гансом и Теей в Бейе появились первые два постоянных беженца: голландец и еще одна еврейская женщина. Корри намеревалась поселить у себя всех, кого потребуется, особенно евреев.
В воскресенье, 18 мая, обитатели Бейе отпраздновали восемьдесят четвертый день рождения Опы. Днем на праздник пришли Нолли и ее муж Флип, а также Виллем. Когда все расположились в гостиной, Корри спросила Виллема, не сможет ли он найти ферму, где Ганс смог бы спрятаться и одновременно физически помочь по хозяйству добропорядочной деревенской семье. Виллем ответил, что хлопоты кажутся ему преждевременными, ведь никто не поинтересовался пожеланиями Ганса, но Корри быстро разубедила его.
«Это еще не все», – сказала она. – Я все думаю о том, что рассказала нам Теа. Наш еврейский народ будет все больше нуждаться в убежище. Всегда легче найти голландцев, которые предоставят дом неевреям, чем евреям. Мы же готовы помочь евреям, поэтому давайте приютим как можно больше людей».
Никто не стал спорить с доводами Корри, и Виллем пообещал подумать, что можно сделать.
* * *В тот же день Анна Франк записала в своем дневнике, как несколькими ночами ранее она была свидетельницей воздушного боя, развернувшегося высоко в небе, и летчикам союзников пришлось прыгать с парашютом со своего горящего самолета. Позже она узнала, что это были канадцы и что пятеро членов экипажа благополучно спаслись. Пилот, однако, сгорел заживо, и гестапо сразу же схватило еще четырех военных.
Рано утром опасность подошла пугающе близко, и Анна написала: «Прошлой ночью пушки производили такой шум, что мама закрыла окно. За этим последовал громкий хлопок, который прозвучал так, как будто прямо рядом с моей кроватью упала зажигательная бомба. – Огонь! Огонь! – закричала я. Я думала, что комната в любой момент может вспыхнуть пламенем».
Такие сцены, описанные Анной, повторялись регулярно, в Амстердаме и Харлеме.
* * *Ганс, тем временем, привык к размеренной жизни у тен Бумов. Они с Корри вставали первыми и завтракали вместе около половины восьмого. Опа и Бетси спускались вниз около половины девятого, ели, а потом Опа занимал свое место у плиты или в мастерской. Корри уже давно взяла на себя основную работу по изготовлению и ремонту часов, и Ганс восхищался ее мастерством.
«А теперь посмотри на это, – сказала она однажды утром, поигрывая старыми часами на цепочке, и включила Би-би-си. – с первым ударом часов Биг-Бен будет ровно 8:00 утра. В этот момент дня, ровняясь на эти основные часы, я всегда засекаю возможное расхождение в секундах». Корри посмотрела на секундную стрелку и, когда раздался первый удар лондонских часов, подсчитала, что часы на цепочке отстали всего на три секунды. «В течение дня, – добавила она, – эта разница послужит стандартом для всех остальных часов, продающихся в магазине и сданных в ремонт. Так начинается каждое мое рабочее утро». Ганс мысленно подсчитывал, что Корри сейчас пятьдесят один год, из которых более тридцати лет она занималась этим ремеслом. Как и ее отцу, ей нравились сложные задачи часового дела и ремонта, и она очень гордилась своей работой. Теперь ее новой страстью стало спасение еврейских жизней.
В конце мая Ганс обнаружил, чем он сможет помогать своим спасителям, не выходя из дома. Каждую неделю его мать заходила в Бейе, чтобы принести чистую одежду, последние новости и – самое главное – письма от Миес. Однажды он нашел в своей посылке экземпляр «Вильгельмуса», голландского национального гимна. Распространение этого текста, его продажа или приобретение были объявлены вне закона.
Ганс просиял и показал его Корри. Опа взглянул на текст и сказал: «Я думаю, мой мальчик, всем нам не повредило бы прочитать этот гимн вслух». Ганс прекрасно понимал, что Опа, как и все остальные, конечно, знали слова наизусть, но обретение запрещенного текста можно было считать маленьким праздником. «Гимну более четырехсот лет, – вспоминал Ганс, – он был написан, когда Вильгельм Оранский боролся за свободу вероисповедания в Нидерландах, находившихся под властью Испании. Теперь эти старинные слова приобрели новое и очень личное значение для каждого из нас. Вильгельм глубоко верил, что Всемогущий оправдает народную борьбу и принесенные жертвы, и эти слова перекликаются с нашей собственной ситуацией».
Но Богу, величайшему из Повелителей, я обязан повиновением, в первую очередь и в последнюю очередь, ибо такова воля справедливости.
Ганс прикрепил бумажку с текстом гимна к наклонной крыше над своей кроватью, в голову ему пришла идея. Да, снаружи
