Камень, ножницы, бумага - Йен Макдональд

Тропа хенро между Двадцать вторым и Двадцать третьим храмами заасфальтирована, и сейчас по ней с бешеной скоростью несутся чудовищные колесницы Джаггернаута – современные автомобили. На наших картах указан альтернативный путь вдоль береговой линии: прекрасный велосипедный серпантин среди пологих, укрытых лесом холмов с одной стороны и безмятежным Тихим океаном – с другой. Нирвана между горами и морем. Мы пересекаем гористое плато, и перед нами открывается извилистая полоса белого песчаного пляжа. В конце него – город Хияса и многоцветная пирамида – пагода Двадцать третьего храма.

Я кричу Масу. Он тоже мечтает чуть-чуть отдохнуть в таком прекрасном месте. Вода страшно холодная, почти физический шок. Теплый воздух утверждает, что сейчас конец мая, а вода говорит – начало марта. Я с воплями бросаюсь в волны, хлопаю по воде и барахтаюсь, чтобы удовлетворить свои давние амбиции поплавать во всех океанах Земли, потом пулей выскакиваю на берег, стряхивая с волос длинные сверкающие брызги. Мас ждет под длинной ветвью древней сосны, похожей на вытянутую в мольбе руку. Легкими взмахами кисти он делает какой-то набросок. Черепахи.

Я рад, что он снова рисует.

– Каждую весну, примерно в это время, они приплывают откладывать яйца, – говорит он. – Каждую весну, уже миллионы лет, какая-то сила возвращает их на этот пляж, чтобы при полной луне они могли отложить здесь яйца. Они приходили сюда задолго до нашего появления, и после того, как мы исчезнем, все мы, все наши планы и надежды, они все равно будут возвращаться. Лично в меня это вселяет большую уверенность.

Он вздыхает и подписывает рисунок в своем альбоме для эскизов, называет его «Черепаший пляж. Двадцать третий храм. Луна в третьей четверти. Наму Дайцы Хеньо Конго».

Помолчав, Мас снова начинает говорить:

– Я помню, год назад мы с тобой кое о чем говорили. В то лето мы всей компанией приехали к тебе, мы говорили о графических сущностях, которые вызывают прямую физическую реакцию. Тип шрифта, несущий подсознательные образы такой силы, что читатель не в состоянии сопротивляться передаваемому приказу.

– Я помню этот разговор.

– У вас ведь получилось, правда?

Мои кулаки в перчатках инстинктивно сжались. Усилием воли я с трудом их разжал.

– Расскажи мне, Этан.

– Да, мы сделали это. Да.

– Дочка Морикава…

– Лечение – это одно из проявлений. А еще смех, слезы. Экстаз. Страх. Боль. И много чего еще. Мы назвали их по именам ангелов – серафимами, но они нас обманули.

Мас рассмеялся. Горьким театральным смехом. Смехом кабуки:

– И все это время я и представить себе не мог, что путешествую в компании самого Дандзуро Девятнадцатого.

– Я ведь не супергерой, Мас. Нет никаких супергероев, никаких Джеймсов Бондов. Жизнь – не представление анима.

– А те акира, – слово вызывает у него рвотный рефлекс, – ты ведь мог… ну, я не знаю, напугать их, что ли, ослепить. – Неожиданно в голосе Маса взрывается сдерживаемый гнев. – Выжить их сучьи мозги!

– Мне это не понадобилось. Ты же слышал, они сказали, что актер кабуки – всегда друг настоящим акира. Они считали тебя Богом.

– Плевать я хотел на этих фанатов кабуки! Я не просил, чтобы меня принимали за божество, не просил, чтобы мне поклонялись, считали меня героем, рассказывали, как Дандзуро защищает все, что для них свято, потому что все их ценности, и сами они тоже, вызывают у меня тошноту. Тошноту, злобу и страх! – Он снова молчит, напряженный, сжавшийся, замкнутый, молчит так долго, что я думаю, он больше ничего не скажет. Но это только пауза. Время, пока еще более глубокая боль просочится сквозь песчаные фильтры души.

– Мы собирались пожениться. Она была PR-менеджером у моих токийских агентов. Я встретил ее на ленче для актеров кабуки во «Фри Квинсленде». Я любил ее. Вот так. – Пальцы сжимаются в кулак, как захлопнувшийся капкан. – Такое, видишь ли, случается. – (Я тоже это знаю.) – И чаще, чем мы думаем. – (Друг мой Масахико, я тоже это знаю.)

Далеко в океане гигантские миллионотонные сухогрузы с рудой тяжело пыхтят, пытаясь избежать встречи с тропическим штормом. Еще дальше расплывчатое темное пятно. Это горит прибрежная аркология, пачкая горизонт маслянистым дымом. А на пляже, ближе к городу, двое ребятишек швыряют в воду палки – играют с собакой.

– Через три дня мы уже были неразлучны. Такой вот она была, делала что хотела. У нее был кот с обрезанным хвостом, мике – какая-то страшно редкая порода, слепой на один глаз. Всегда сидел на подоконнике и смотрел на улицу. Иногда замахивался лапкой на прохожих внизу. Думал, что это какие-то насекомые. У него не было пространственного зрения. Такие вот дела. Я много работал по ночам – дурная привычка еще из арт-колледжа, ну, ты помнишь, когда приходилось воровать компьютерное время, чтобы работать в «Кибердевочках Киндзури». Тогда и начинался актер кабуки. У Дандзуро была роль без слов. Она приносила мне бесчисленные чашки кофе. Только она умела готовить настоящий кофе. Она его сыпала меркой. Забавно, важное забывается, ее лицо, тело, в памяти остаются только мелочи: кот, кофе. Она часто играла в волейбол на крыше, знаешь, в таких обтягивающих шортах, какие сейчас носят девчонки, в наколенниках и налокотниках. Наколенники, налокотники, шорты – они как будто плавают в пустоте, ее саму я уже не вижу. Странно, правда? Мне так нравилось смотреть, как она бегает, прыгает, кричит, абсолютно отдается игре. Она была прекрасна. И я любил ее. А они ее убили.

Пара древних-древних стариков бредет с палками вдоль береговой линии, ковыряется в мусоре, выброшенных волнами щепках, надеясь найти сокровища, приплывшие из мифической Калифорнии. Самолет в небе выполняет медленный разворот, начиная снижение к мегаполису Токийской бухты.

– Эта дурацкая машина. Один из первых экземпляров новой модели «Дайацу», с четырьмя ведущими колесами. Тогда еще только начинали выпускать биодвигатели, и иметь такую было очень престижно, настоящий символ социального статуса. Она временами вела себя очень глупо, такие вещи, как статус, имели для нее значение. Тщеславие – этого у нее не отнять. Я тогда сказал ей: брось, это всего-навсего машина, пусть акира заберут ее. А она сидела, обеими руками облокотившись на руль, с таким видом, как будто ей на всех наплевать. Я хорошо знаю это выражение. Она и на меня так смотрела, когда я делал то, что ей не нравилось. Вокруг все орали, все, кто там был, орали как резаные, а полицейские сирены все ближе, и тут она говорит мне: «Давай садись, едем!» – и… знаешь, как это бывает в кино… как будто все происходит страшно медленно… Кажется, что в реальности так не бывает, но это правда. Я видел все, как при замедленной съемке: как главарь отступает на шаг, чтобы лучше прицелиться, как автоматический пистолет дергается в его руке, пока он опустошает магазин прямо в нее, как пули вспарывают ее, словно рыбу, – ты веришь мне? – я ведь именно так и думал: как зеркального карпа, потом стук – это последняя обойма стукнулась об асфальт, блеяние сигнала, когда она упала на руль, а потом все кончилось, они потащили ее на улицу. Было столько крови… Никогда бы не подумал, что в человеке может быть столько крови… Странно, правда? Единственное, чего я не помню, – это грохота выстрелов. Они забрали машину. Невероятно, но когда пришла «скорая помощь», она была еще жива. Но до больницы она не продержалась. Акира они, правда, схватили. Служба безопасности «Шиба Секьюрити» выставила их головы в главном святилище того района.