Радость и страх - Джойс Кэри

И пока они в назначенный день ждут Табиту, он подбадривает Сторджа: Девочка она хорошая. Вы сами подумайте - не захотела отделаться от ребенка. Все дело в том, Фред, что она получила строгое воспитание. Она, можно сказать, из благородных, а это в конечном счете всегда к лучшему. Поначалу обходится дороже, но на поверку надежнее. В таких случаях важен характер, да, вот именно, характер.

23

Стордж в пятьдесят три года - человек, проживший безупречно респектабельную жизнь. Он всегда был богат (капитал его вложен в оптовую торговлю бакалеей); он удачно женился и имеет двух дочерей. И все было бы у него хорошо, если бы он по примеру другого богатого дилетанта не пристрастился вместо гольфа к искусству.

Его супруге в детстве внушили, что любить искусство похвально, но, к несчастью, она осталась верна своим ранним вкусам, в то время как Стордж шел от Россетти и Рескина к Уистлеру и Суинберну, а от них к импрессионистам; И миссис Стордж презирает такое непостоянство, эту погоню за последней модой. А уж Бердслей, последнее увлечение Сторджа, не вызывает у нее ничего, кроме отвращения. Она резонно спрашивает, что хорошего может быть в искусстве, каждый штрих которого дышит порочностью. - Как оно может быть хорошим, - спрашивает она мужа, - если оно учит злу?

И Стордж не может ей это объяснить. Он отвечает только, что у нее устарелые взгляды, чем еще больше роняет себя в глазах этой сугубо нормальной женщины.

Обе дочери тоже воспитаны в презрении к отцу, так что в лоне семьи ему не у кого искать сочувствия. А это, естественно, толкает его на крайности. Страсть к тому, что он называет открытиями - поиски новых, еще не оцененных талантов, - стала движущей силой его жизни. Она заменила ему скачки, коллекционирование, азартные игры, охоту в джунглях; без нее он бы погиб со скуки. И конечно, чем больше росла эта страсть, тем меньше ее поощряли дома. Уже лет десять, как он охотнее принимает своих оборванных или пьяных протеже в квартире Джобсона.

Джобсон, давнишний друг, которого миссис Стордж терпеть не может за вульгарность и дурное влияние на ее мужа, только рад предоставить свою квартиру для содействия артистическим начинаниям Сторджа, а теперь и его страсти к Табите. - Раз она вам нравится, старина, - сказал он однажды, за чем же дело стало? Я почти уверен, что она не откажется. Поселите ее в холостой квартире.

Стордж тогда покачал головой с печальной улыбкой. - Это не для меня, Джобсон. Не такой я человек.

- А зря. Это как раз то, что вам нужно.

"Поселить ее в холостой квартире". Эта мысль преследует Сторджа, как видение недосягаемого блаженства, как нечто слишком захватывающее, слишком опасное. Но Джобсон только смеется над его страхами; он называет людей, и весьма уважаемых, которые содержат любовниц, - да что там, он сам с восемнадцати лет имел на содержании множество женщин. Он не отстает от Сторджа, и наконец какими-то неисповедимыми путями тот оказался на пороге самого невероятного в его жизни приключения. Он будет владеть этой красотой, этим живым произведением искусства, этой женщиной, которая не только волнует его чувства, но и пленяет его своей симпатией и восхищением.

Но сейчас он весь дрожит - минуты тянутся, а ее все нет. И он с облегчением говорит Джобсону:

- Теперь уж не приедет. Раздумала.

Джобсон качает головой.

- Не может она раздумать.

Стордж беспокойно переступает с ноги на ногу.

- Да, пожалуй. Жестокая это штука, Уолли.

- Жестокая? Ничего подобного. Да вы, если хотите знать, ее спасли. Только ведите твердую линию. Держите ее в узде, голубчик. Она молода, но уже хлебнула горя. Не торопите ее, пусть свыкнется со своим положением. Ведь ваше-то дело верное. Рано или поздно она у вас будет по струнке ходить. Она же понимает, кому всем обязана.

24

Громкий звонок в дверь. Новая горничная, нарядная, молодая, но уже вышколенная, идет отворять. По лицу Сторджа разливается зелень, по лицу Джобсона - легкий румянец. И в квартиру вплывает незнакомая молодая женщина, одетая во все французское, с новой посадкой головы, новым лицом, новой походкой, даже новой фигурой, а за ней - шотландка, рослая и костлявая, как тюремная надзирательница, с младенцем на руках.

Эта новая Табита, гордо вскинув голову и даже не поздоровавшись со Сторджем, спрашивает новым голосом, холодным и повелительным:

- Будьте добры, как пройти в детскую?

Джобсон бросается показывать дорогу, Табита и нянька скрываются в детской.

После долгого ожидания Джобсон убедился, что эпизод окончен, и говорит Сторджу, который, уже обретя почти обычный цвет лица, сидит, скорчившись в кресле: - Ну вот, все в порядке.

- В порядке?

- Ага. Влетела птичка в клетку. Теперь смелее.

Он уходит, а Стордж в тоске и страхе прислушивается к плачу ребенка и резким замечаниям шотландки.

Потом он тоже уходит - украдкой, как вор.

Но на следующее утро, едва он приехал к себе в контору, ему подают записку: "Дорогой Фред! Вчера вода для ванночки была совсем холодная. Прошу Вас, займитесь этим немедленно. Табита Бонсер". И всю ближайшую неделю он ведет переговоры с водопроводчиками и разыскивает патентованные сушилки для полотенец.

На его предложение, высказанное крайне робко, - купить Табите несколько платьев, которые, как ему кажется, больше подошли бы к ее хрупкой внешности, чем парижские модели, - она отвечает отказом. И негодует, получив от него в подарок браслет.

Наконец она соглашается принять от него новое платье - только для того, чтобы поберечь парижские туалеты, - но надевает его так неумело, что он вынужден призвать на помощь горничную.

И к гостям его она выходит лишь изредка. Он-то мечтал, как будет показывать друзьям свое новое сокровище, свою бердслеевскую женщину. Он придумал, что будет водить ее в тихие, почтенные рестораны, где его старые приятели - ученый филолог Гриллер или критик Дьюпарк - смогут познакомиться с его другом, прелестной молодой вдовушкой миссис Бонсер, а затем провести вечер у нее дома. Но раз за разом, когда все уже устроено, Табита подводит его, ссылаясь на недомогание ребенка. Если он решается ее упрекнуть, она в сердцах возражает: - Не могу я выезжать в свет, когда Джонни болен.

И Джобсон, от души сострадая другу, пытается его утешить: - Дорогой мой, эти потаскушки все такие, когда обзаведутся младенцем. Либо они его ненавидят, либо боготворят. Но это опасно. Если она увидит, что может вертеть вами как хочет, она станет этим злоупотреблять. Надо ей внушить, чтоб знала свое место.

25

Стордж все еще обдумывает этот совет, когда однажды вечером, явившись на Вест-стрит и, как всегда, с великими предосторожностями проникнув в квартиру, он слышит мужские голоса. А войдя в гостиную, застает Табиту оживленно беседующей с тремя мужчинами. Один из них - Мэнклоу, другой прыщавый юноша с целой копной черных волос, а третий - томный верзила с непомерно длинной физиономией.

- А-а, Фред. - Табита весело вскакивает с места. - Мистер Мэнклоу вернулся, как хорошо, правда? А это мистер Доби, автор замечательных рисунков, и мистер Ходсел, он пишет романы. Вот, глядите, ведь правда, мистер Доби талантлив? - Она достает из папки рисунок.

Стордж, немного сбитый с толку, а потому напуская на себя важный вид, разглядывает рисунок под названием "Онан среди скал" и говорит: - Да, да.

- Вы, кажется, шокированы? - вызывающе спрашивает Табита. - Это не так респектабельно, как Бердслей?

- Очень интересно.

И Мэнклоу, даже не потрудившийся вынуть изо рта папиросу, замечает: Вот именно, мистер Стордж, Тибби правильно сказала, Бердслея он переплюнул. Советую обратить на него внимание, не то мистер Ринч его у вас перехватит.

Мистер Ринч - квакер, банкир, известный, как и Стордж, щедрой поддержкой молодых дарований, но обычно лет на десять отстающий от времени.

- Ринч - миллионер, - сухо произносит Стордж. - Он может себе позволить бросать деньги на ветер.

- Фред! - восклицает Табита. - Вы же не допустите, чтобы мистер Ринч вас опередил. Вот и мистер Мэнклоу говорит, если вы от него отвернетесь, он пойдет к мистеру Ринчу.

- Что нам требуется в Англии, - говорит Ходсел высоким сердитым голосом, - так это нечто действительно изысканное, отмеченное особым cachet [отпечаток, печать (франц.)]. Нечто не столь тяжеловесное, как "Желтая книга", и гораздо более смелое. Те, кто помнит вашего "Символиста"...

Стордж заявляет, что не собирается повторять такой дорогостоящий и обременительный эксперимент.

- Знаете, что вас подкосило, мистер Стордж? - говорит Мэнклоу. - Что у вас не было хорошего редактора, человека, изучившего спрос.

- Да, Фред. И знаете, мистер Мэнклоу сейчас как раз свободен. Он бросил ту работу в Глазго. Вы могли бы взять его редактором и напечатать рисунки мистера Доби. А у мистера Ходсела есть готовый роман, который отказались печатать все издатели - все _респектабельные_ издатели. - Никакими словами не описать, сколько презрения вкладывает Табита в это слово.