Радость и страх - Джойс Кэри

Ей подносят стакан. Она хочет отказаться, но выпивает, чтобы не обидеть того молодого человека, который бегал за бренди. "Благодарю вас, вы очень любезны". Но смех захлестывает ее, как волна. Опять она - та школьница, что безудержнее всех хихикала в воскресной школе. Этот смех поднимает ее, несет, растворяет ее волю, ее гнев. Сквозь слезы она пытается объяснить: Но я не... это не... это просто... ужасно смешно.

Ее усаживают в кэб, и кэбмен, ворча, но втайне довольный, что обошлось без полиции, везет ее домой, помогает подняться по лестнице. Мэнклоу, трудившийся за столом над рисунками, встает с места, удивленно скаля зубы, и при виде его Табиту опять разбирает смех.

- Стерика, - кратко поясняет кэбмен. - Упала дамочка, ушиблась. - Он доводит Табиту до постели и проворно скрывается.

Табита смеясь уверяет Мэнклоу: - Да это не... Я не... просто, что все так сразу.

Мэнклоу достал виски, и она опять выпивает. Он подсаживается к ней, обнимает за плечи. - А ну-ка, рассказывайте.

И Табита смеясь рассказывает: - Сначала Дик меня ударил. А потом ушел, бросил меня. А потом я хотела броситься под поезд, но упала, и вот, полюбуйтесь. Хороша?

- Бедная Тибби. Так вы говорите, Дик ушел?

- Да, и я рада. Я его ненавижу.

Мэнклоу утешает ее. - Вы знаете, Тибби, я просто не мог понять, как вы терпите этого хама. Так с вами обращаться, да еще когда вы в таком положении... Да, я знаю. Не хотел, да услышал. Мало что свинья, но и дурак - пренебречь такой женщиной. - Голос его звенит от презрения. - Круглый дурак.

- Да, я его ненавижу, не хочу его больше видеть.

- И правильно. Вам ничего не стоит найти что-нибудь и получше.

Табита заметила, что он радостно оживлен, но не придает этому значения. Смех утомил ее, лишил сил, но и согрел. Она ощущает тепло, приятное тепло, как бывает, когда выздоравливаешь и температура ниже нормальной, но кровь уже побежала по жилам. И это животное тепло передается душе. Она с удовольствием чувствует на плече руку Мэнклоу. Она благодарна за то, как он ловко, впору женщине, стягивает с нее платье, снимает туфли, обмывает ей лицо и руки, укрывает ее перинкой.

- Сейчас сбегаю в кафе, устрою, чтобы вас на сегодня освободили.

- Но я не хочу туда возвращаться.

- Не стоит, пожалуй, так сразу бросать работу.

Она лениво думает: "О деньгах печется", но не испытывает ни удивления, ни гнева. Ей только забавно, и чувство это беззлобное. Она улыбается при мысли, что этот отвратный Мэнклоу рассчитывает на ее заработки. "Да еще оба глаза подбиты! Что-то они там в кафе подумают".

Но Мэнклоу все уладил. Через сутки Табита опять сидит на эстраде, колотит по клавишам. Просто ее посадили спиной к столикам и замаскировали горшками с папоротником. Теперь все это уже не кажется ей забавным. Голова болит, поташнивает, и никакими словами не выразить отвращения, которое вызывает в ней дешевенький рояль и дешевенькие мотивы, игранные-переигранные. Тепло, родившееся тогда от беспричинного смеха, уже не отрадно, оно жжет как огонь. Она уже не помышляет о самоубийстве, ей даже непонятно, как она могла принять такое решение, ведь для Дика, как она теперь говорит, это было бы "много чести". Но она раздражена, ее снедает тревога, потому что жизнь ее лишилась цели и смысла.

Мэнклоу все так же с ней мил; к ее удивлению, он даже стал скромнее. Перебрался из своего чуланчика в комнату в соседнем доме. Почтителен безупречно и денег у нее не просит, так что в мансарде она полная хозяйка.

Табита ему благодарна, бывает ему рада. На улицу, выходить она стесняется, пока не зажили синяки и ссадины, а читать никогда особенно не любила, так что не прочь послушать его забавную болтовню.

В заботе о ее лице он заставляет ее показаться доктору. С восторгом узнает, что нос у нее не сломан, велит втирать какую-то мазь.

- Не в моем лице суть, - говорит Табита, - суть в том, что мне теперь делать. Домой я просто не могу явиться.

- Приведите в порядок лицо, - ухмыляется Мэнклоу, - там видно будет.

- Что будет видно? Вот если бы мне найти работу получше...

- Да, надо вам найти работу получше.

Неделю спустя, когда ее нос уже обрел прежнюю форму, а темные круги под глазами, по словам Мэнклоу, только усиливают их блеск, Табита, отыграв дневную порцию, спускается с эстрады, и навстречу ей встают из-за столика двое мужчин: Мэнклоу и Джобсон, приятель Сторджа.

Мэнклоу представляет ей Джобсона, тот выразительно жмет ей руку и благодарит за доставленное удовольствие. - Но я слышал, вы серьезная музыкантша, миссис Бонсер. Не надо бы вам играть в кафе...

Табита не скрывает, что работа в кафе ей противна, и Джобсон спрашивает, не согласилась бы она поиграть для его друзей, которые живут здесь в отеле. "Люди по-настоящему музыкальные, они сумеют оценить ваше искусство".

- Не такая уж я хорошая пианистка, мистер Джобсон. У меня и образование не законченное.

Однако Джобсон и слышать ничего не хочет. Он заявляет, что великие артисты всегда собой недовольны, а что Табита давно не упражнялась - это, разумеется, будет принято во внимание. Мэнклоу замечает с важностью: - Не отказывайтесь, Тибби. Знаете, какой это шанс.

И Табита согласна, что отказываться нельзя.

Мэнклоу ведет ее в магазин подержанной одежды и чуть не силком заставляет выбрать платье, слишком, на ее взгляд, узкое в бедрах и со слишком большим декольте. - Чего там стесняться, Тибби, бейте по ним из всех орудий. Такая фигурка - да это клад. Дрезденский фарфор. Карманная Венера. Смелее, победа вам обеспечена.

И действительно, вечер Табиты проходит с большим успехом. Друзья Джобсона рукоплещут. Особенно старается Стордж. Пристально глядя на Табиту своими светлыми глазами, он уверяет, что у нее "выдающийся талант". Он уговаривает ее принять за концерт пять гиней и повторить его через неделю. А пока - рояль в гостиной его номера к ее услугам: если она захочет там поупражняться, он почтет это за великую честь.

20

Джобсон приглашает ее на обед, и она сразу же становится членом кружка, который увивается за богатым дилетантом, льстит ему и болтает об искусстве. Ей они выказывают единодушное уважение. Как расценивает миссис Бонсер влияние Констебля на Делакруа?

- Оно было очень хорошим.

- Как это верно, - говорит Стордж. - Да, это было хорошее влияние, раскрепощающее.

Табита впервые видит рисунки Бердслея, предмет восхищения всего кружка. Она осторожно замечает: - Очень они все-таки причудливые.

- Вот-вот, - говорит Стордж. - Она уловила самую суть.

Великодушие новых друзей умиляет Табиту. Никогда еще она не встречала людей, которым так хотелось бы сделать тебе приятное. Особенно Стордж. "Право же, - думает она про своего благодетеля, - он просто душенька. И как мне повезло, что он любит искусство и любит помогать художникам, музыкантам. Если он мне поможет встать" на ноги, я ему по гроб жизни буду благодарна".

Миссис Стордж в отъезде, и Стордж ходит с Табитой гулять в дальний конец набережной, где почти никто не бывает. Своим негромким, мягким голосом он беседует с ней об искусстве и о его врагах.

- Ханжество, британское ханжество - вот его злейший враг, - говорит он. - Художников у нас не щадят. - Он говорит, что все англичане - рабы условностей. - Люди ненавидят все новое, все значительное потому только, что оно значительно, что оно грозит пробудить их от спячки, заставить думать и чувствовать - действительно думать, действительно чувствовать. И, слегка склоняясь к Табите своим длинным белым носом, продолжает: - Вам я могу это сказать, миссис Бонсер, а вот миссис Стордж - нет. Она бы не поняла. - Он улыбается как заговорщик, и Табита отвечает:

- С виду миссис Стордж мне очень понравилась, я уверена, что она очень хорошая.

- Разумеется, разумеется, лучшая из женщин, но искусства она не понимает, миссис Бонсер, это не артистическая натура. - И, помолчав, принимается хвалить игру Табиты. Никогда еще музыка так его не волновала. У Табиты - подлинный талант. - Не могу выразить, миссис Бонсер, что значит для меня дружба с вами. Это новая жизнь, новый прилив мужества. Я словно заново родился.

Табите странно это слышать и немного смешно, но Стордж говорит не как вздыхатель, а как философ, и ей становится стыдно, что она чуть не рассмеялась.

- Вам не понять, миссис Бонсер, как в человеке может умереть жизнь, как за несколько лет жизнь из него уходит и он превращается в мертвеца. Миллионы умирают вот так, на ходу. Вы видите их в любом омнибусе, в любом вагоне поезда - ходячие трупы. И они сами не знают, как это произошло. Человек даже не знает, что он мертв, пока какая-нибудь случайность, какое-нибудь внутреннее переживание не вернет его к жизни, и тогда он может сравнить свое новое состояние с прежним. Да, жизнь, жизнь! - И жадный длинный нос, делающий сейчас Сторджа похожим на белую борзую, учуявшую дичь, выдвигается вперед. - Как она драгоценна, как таинственны ее истоки. Красота, любовь, искусство. Но в конце концов, миссис Бонсер, и нос приближается к ее щеке, - стоит ли удивляться? Ведь жизнь - это опыт, это нечто глубоко личное, это чувство, это высокая радость, рождающаяся из ощущения...