Путь к себе. Отчим. - Борис Изюмский

— Животное, животное, подлое животное, — всхлипывала она.

Волосы ее разметались. Наволочка сделалась мокрой от слез.

Тоне стало холодно. Она подошла к окну; закрывая его, невольно посмотрела вниз. Еще бы секунда, и она валялась на мерзлой земле искалеченной, может быть, мертвой… Тоня снова разрыдалась от омерзения, бессилия, что почувствовала тогда, от жалости к себе, представив, как приехали бы родители, как убивалась бы мама.

Немного успокоившись, продолжала уборку. «Неужели и в Антоне сидит животное? — с тревогой думала она. — Нет, не может быть. Но в последнее время он какой-то невнимательный, вроде бы избегает меня… А может, я это придумала?»

В дверь постучали. Тоня вздрогнула:

— Кто там?

— Киношницы, — раздался голос Дины. — Ты чего заперлась?

Тоня впустила подруг, рассказала, что произошло. Но постаралась все смягчить: умолчала, что Хлыев запирал дверь, что она хотела выброситься.

Галя замерла, оцепенела, а Дина, снимавшая, как чулок, сапог на высоченной платформе, недобро сузила темные глаза.

— Жаль, что не на меня этот тип нарвался, я бы из его личика бифштекс сделала. Или поручила бы эту грязную работу Лёне.

Леня нет-нет да появлялся у них в комнате, к большой тревоге комендантши, усматривавшей в этих визитах опасность для нравственного климата общежития.

Дина в последние недели ходила с затуманенными глазами, говорила удивленно: «Так не бывает». Видно, еще не верила своему счастью.

После того как Василия Кудасова досрочно освободили, он устроился на работу в домоуправление слесарем. Работа не ахти какая, но выбирать не приходилось, следовало подумать и о жене Наде, сыне Гошке.

Работать можно было, да вот компаньоны Василию попались, как на подбор. Для них всегда дважды три — пятнадцать.

Когда этой братии в какой-нибудь квартире говорили «спасибо», они отвечали: «Зачем спасибо, если есть поллитры?»

Надя сразу же стала просить:

— Уйди ты, Вася, от этого сброда. Разве ж такая работа по твоей квалификации?

И еще — были оскорбительны подачки жильцов. Как холую на чай. Недавно Кудасов попал по вызову на квартиру к пожилому писателю. Подкрутил водопроводную гайку, всех-то и дел. А писатель трояк сует. Спрашивается — за что? Василий посмотрел на этого беспомощного человека с осуждением:

— Я ж на службе, а вы меня обижаете…

Писатель почему-то пришел в телячий восторг, засуетился, начал дарить ему свой роман. Роман Василий принял, только попросил:

— Надпишите моей жене Наде. Она знаете, как любит читать…

Однажды Кудасов сам позвонил Коробову. Когда Иван Родионович стал наводить о нем справки, управдом дал отменный отзыв:

— Лучший наш слесарь. Никаких к нему отрицательных претензий.

Вот тогда Коробов и вызвал Василия к себе.

Сейчас Кудасов ерзал в кресле перед ним, а Иван Родионович не торопился начать разговор. Какой ты, Василь?

Был в войну пятнадцатилетний Вася Гусев, что окончил в сороковом году ФЗО при Кировском заводе, а вскоре создал ударную фронтовую бригаду на Челябинском тракторном. Через год наградили Василия Васильевича орденом Ленина, песню о нем сложили. И разве мало было таких Василиев Васильевичей! Пять из них повторили подвиг Матросова, двести пятьдесят стали Героями, другие возрождали Сталинград, Донбасс.

Но что же ты за человек, Василий Кудасов? Можно получить и высшее образование, а остаться даже без начального воспитания.

— Вот что, Василий Васильевич, — наконец сказал директор. — Если хотите, могу взять вас с испытательным сроком дежурным сантехником. Работа с перспективой…

— Да я… — даже привстал в кресле Кудасов, и на его худом лице можно было прочитать готовность тотчас же приступить к делу, — с милой душой!

— Вот и договорились. Только чтобы душа действительно была милой.

Ему почему-то припомнился такой эпизод из биографии «гепетеушника» Кудасова.

Тот жил на третьем этаже общежития, а девчата на втором. И придумал Вася хитрый способ для передачи «телефонограмм»: клал записку в спичечную коробку со свинцовым грузилом, опускал на нитке, и, качнув, стучался в окно девчат.

Однажды «легкий клев» в стекло начался тогда, когда в комнате оказался мастер Богуч, любитель расспросов «со взломом». Он усмотрел в озорной записке покушение на устои, начал грозить Кудасову, что пошлет записку его матери. А она тоже, под стать мастеру, строгая женщина, не простила бы сыну такого…

— А ты помнишь, Василь, — опять неслужебно переходя на «ты», спросил Иван Родионович, — как стоял вот в этой комнате, понурив буйну голову, по случаю «телефонограммы» в спичечной коробке?

Кудасов расплылся в улыбке от уха до уха; ну, чудеса, и это «дир» запомнил!

— Так та ж девчонка, какой я записки посылал, — Надя, жена моя…

— Это какая же Надя?

— Да Фурмова… С чубчиком таким… — Он пальцем изобразил этот чубчик на лбу. — Мо́ляр…

— Ну, передай Наде от меня поклон. Надеюсь, она как-нибудь к нам заглянет.

— Непременно! — заверил Кудасов.

Иван Родионович достал пачку сигарет; мечтательно повертев ее в руках, с сожалением снова спрятал в стол и начал сосать мятную лепешку.

«Тридцать лет назад, — думал он, — начинали мы с разброда и шатания. Не желая признавать самоуправления, создали ребята, как сейчас помню, тайный ССС — союз сопротивления старостам. Процветала распродажа на толкучке уворованных в ФЗУ вещей. Умышленно ломали инструменты. Из рогатки — вот горе было! — повредили шипом глаз одному мальчишке. Повезли его в Одессу, едва спасли глаз. Однажды, во время педсовета, вбежал бледный комендант общежития:

— У нас в подвале, в угле, захоронена противотанковая мина!

Переполох поднялся неимоверный. Но мину разыскали. Было, всякое было… Конечно, сейчас все по-иному.

Значит ли это, что наступила пора благоденствия? Далеко нам еще до него. Даже группы складываются очень по-разному. Не говоря о „дембелях“ — народе серьезном, прошедшем жизненную школу, хотя и нуждающемся в воспитательной дошлифовке. Не говоря о группах с десятиклассным образованней — чертежницах, химлаборантах, полиграфистах.

Но основной-то состав — те, кто пришли после восьмого класса.

Вроде бы подростки, полудети. Весьма поверхностное представление! Человеку пятнадцать-шестнадцать лет. Он достоин доверия, уважения, хотя нередко и нуждается в поддерживающей руке. Как велика тут роль наставника!

Нервен, истеричен он — и группа такая же. Любит „заглянуть в бутылку“ — беда, гони взашей из училища. Хвалятся ребята мастером — добрая примета.

Да, но бывают — и нередко — прорывы цепи „семья — училище — завод“. Потеряли Алпатова. Нелады с Хлыевым.

Согласиться с тем, что у Хлыева, если говорить о духовном мире, непреодолимая антиакселерация? Перетягивать с курса на курс, а потом, вместо диплома, выдать справку: мол, учился, на производстве может быть использован по фактической квалификации? Хотя Ирина Федоровна — обаятельный лейтенант милиции — заявляет, что Котька все же выправится. Она с ним не однажды беседовала и убеждена, что внутренней гнили в нем нет.

А Середа? Его отношения с семьями учащихся либо нулевые, либо трафаретны, как обструганные планки. Он в плену у фальшивой педагогики.

Коллектив воспитателей надо гранить. Воспитывать воспитателей.

Сейчас у ребят начнутся двухнедельные каникулы, у воспитателей — страдная пора: семинары, педагогические чтения, встречи с учеными из университета. Преподавателей общеобразовательных дисциплин попросим сдать техминимум, посоветуем пойти на выставку новых машин, послушать курс спецтехнологии у Середы и Горожанкина. А мастеров производственного обучения отправим на педагогические микрокурсы.

Кое-кому из мастеров предложим поразгадывать ребусы. Ну, скажем, Петр Фирсович, приходите вы в класс: шум, беспорядок. Что станете делать, если не удастся сразу успокоить учащихся? Или: как поведете себя, коли при избрании старосты группа предложит нежелательную, неудачную, по вашему мнению, кандидатуру?..

А Рощина будет просвещать мастеров в области эстетики. Кажется, заготовила для них короткометражные фильмы».

Иван Родионович посмотрел на ручные часы. Через двадцать минут педсовет. Пожалуй, можно успеть выпить стакан чаю.

Педсовет в училище и такой же, как в любой средней школе, и совсем не такой.

Кроме учителей, приходят мастера, директора базовых предприятий, заводские наставники, то есть лица, вроде бы и далекие друг от друга, — но, по существу, делающие одно дело, объединенные им.

Так как народа обычно собиралось много, человек семьдесят, то проводили советы в педкабинете. Здесь на стенах, облицованных деревянными панелями, висели неизменные портреты классиков педагогики, а под стеклом лежали бордовые папки с докладами мастеров, преподавателей о возрастных особенностях учащихся ПТУ, о межпредметных связях и многом другом, что составляло интересы людей, сидящих в этой комнате.