Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона - Владимир Набоков

В.

Собирался отправить тебе это письмо, когда получил твое. Прилагаемое письмо уже послал Лафлину, но, боюсь, был с ним достаточно суров. Или нет? Спасибо, что порекомендовал меня издателю русских рассказов. Из литературной продукции, созданной за четверть века советской власти, я мог бы отобрать с десяток недурно написанных небольших вещиц (Зощенко, Каверин, Бабель, Олеша, Пришвин, Замятин, Леонов — и обчелся). Наибольшую неприязнь добрые старые Советы вызывают у меня потому, что сочиняют гнусную литературу, и тем не менее как человек тактичный я мог бы при желании выбрать из горы гнили несколько съедобных слив, хотя ощущал бы себя нищим, копающимся в мусорном баке.

__________________________

18 января 1944

Дорогой Кролик,

<…> посылаю тебе: а) стихотворение, которое некоторое время назад отправил в «Нью-Йоркер»; b) еще один отрывок из «Онегина»; первая строка первой строфы — Верина находка: best tradition соответствует честных правил, и с) тридцать семь (37) страниц моего романа «Человек из Порлока». Если сочтешь его приемлемым, пожалуйста, предварительно изучив, перешли в «Даблдей» (и, конечно же, Дорану). Там еще масса сорняков, которые я со временем выполю, но в целом первые главы «Человека из Порлока» останутся без изменения. В конце книги, в которой будет 315 страниц, возникнет и получит развитие идея, за которую раньше еще никто не брался.

(3) Подаю на продление гранта Гуггенхайма и посылаю Mo{45} образцы своих трудов за этот год. Последнее время меня обуял довольно утомительный порыв литературной активности, и сейчас я с облегчением переключаюсь вновь на своих Lycaenidae. Роман будет завершен к концу июня перед поездкой в округ Мендосино, Калифорния, где я хочу поискать Lycaeides scudderi lotis, которые покамест известны лишь в двух образцах — «голотип» и то, что в своей статье я назвал «неотип».

(4) Передай от меня привет Николаю и скажи ему, что он до сих пор не ответил на мое длинное письмо, которое я то ли написал ему, то ли только написать собрался.

(5) Я придумал рифму, сочетающую дактилическое и женское окончания, а также много других мелких фокусов. Жаль, что ты обсуждал мое стихотворение с другом Алдановым — уже двадцать лет он взирает на мое литературное поприще с подозрением и благоговейным страхом, полагая, что дело всей моей жизни — стереть братьев-писателей с лица земли. В моем стихотворении нет, разумеется, ничего подобного; нет в нем ничего и про Сталина — но ведь Алданов рассматривает литературу как своего рода гигантский Пен-клуб или масонскую ложу, требующую от писателей как талантливых, так и talentlos[52], взаимного расположения, предупредительности, взаимопомощи и благожелательных рецензий. Никогда не обсуждай с ним Ходасевича. <…>

Всецело твой

В.

Не говори Алданову, о чем мой роман, — он может счесть, что я стремлюсь кому-то утереть нос. <…>

__________________________

№ 25 Уэст, 43-я стрит

24 января 1944

Дорогой Владимир!

(1) Я только что видел Доналда Элдера{46} и передал ему твою рукопись. Скоро получишь договор на русскую книжку. Надеюсь, ты оценишь ее многочисленные красоты. Тебе обязательно надо побеседовать с Элдером, он говорит, что они собираются переделать (после войны) свои книги по природоведению, и твои предложения могут их заинтересовать.

(2) Роман мне очень нравится — ужасно хочется дочитать его до конца. В рукописи ты найдешь кое-какие мои замечания. Мне кажется, есть три английских глагола, которые тебе не даются; это discern, reach и shun (который ты иногда путаешь с shirk[53]). В остальном же роман написан очень хорошо. Единственно, в чем бы я тебя упрекнул, так это в том, что порой фразы у тебя получаются слишком запутанные — как в случае с iron beetle[54]; с общим стилем это сочетается плохо. Стихотворение также отличное.

(3) Насчет Евгения Онегина. Получается он у тебя превосходно, но тебе не кажется, что вещи более короткие подходят больше? Мы ведь не можем напечатать весь роман, который к тому же несколько раз, пусть и посредственно, уже переводился.

(4) Николай не материализовался, но грозится объявиться в конце недели.

(5) Да, я был несколько разочарован, обнаружив, что Алданов — типичный европейский литератор. Уж не парижская ли жизнь сделала его таким? Он очень нас позабавил тем, что с ужасом рассказывал, сколь опрометчиво ты, на его взгляд, критикуешь некоторых американских писателей и как он изо всех сил пытался тебя урезонить. Он полагает, что Дж. Ф. Маркуэнду{47} нет равных. Его взгляды по ряду вопросов представляются мне весьма недалекими, и вместе с тем во многих отношениях, о чем свидетельствует «Пятая печать», человек он, судя по всему, по-настоящему умный.

(6) Мэри настаивает, чтобы я обратил твое внимание на подсчеты, которые ты делал на полях своего письма, — они неверны.

Всегда твой

ЭУ.

__________________________

7 февраля 1944

Дорогой Кролик,

некий «Американский поэт» обратился ко мне с просьбой перевести русских поэтов («особенно солдатских, сегодняшнего дня»), а Общество Браунинга — выступить у них с докладом о русском «подвиге» «с примерами из литературы». У меня был грипп, и я написал довольно сердитое письмо «Американскому поэту», где говорилось, что солдатские стихи мне неизвестны, если не считать отдельных, взятых наудачу строк, которые еще слабее той военной поэзии, которую пишут солдаты других стран. Чувствую, что совершил gaffe[55], — впрочем, платить они, насколько я понимаю, не собирались, а потому я в любом случае ничего бы им не дал. Ты этих людей знаешь? Общество Браунинга прислало мне свою программу немецких исследований, которая кончается словами: «…в заключительных печальных звуках („Gretchen am Spinnrode“[56] Шуберта в исполнении мисс Генриетты Грин, которая с учетом ее англосаксонского имени могла бы задуматься, что она исполняет) этого свежего, юного голоса (голоса Гретхен, никак не Генриетты), в словах „Mein Hertz ist sehr“ (sic! вместо „ist schwer“![57]) ощущается жалобный крик тонущей, измученной Германии, трогательной, доброй, дружеской Германии, ищущей пути спасения. Найти ей эти пути так же важно для всего мира, как и для самой Германии. Исходя из этого, сохраним же надежду, что за столом мирных переговоров не будет духа ненависти и мести, а будут царить всепрощение, любовь — и просвещенное своекорыстие!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});