Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона - Владимир Набоков

Дорогие Мэри и Кролик,

надеюсь, что сейчас вы уже в Нью-Йорке. Выходные получились на зависть, вот только контракт с Лафлином остался лежать в твоем кабинете (или в другом, более подходящем месте) — во всяком случае, я его с собой не взял и не припоминаю, чтобы ты его мне давал. Все это не столь уж важно, но на заметку взять следует. <…> Я напишу ему еще одно письмо, где будет сказано, что в конечном счете я бы предпочел не включать «Шинель» в гоголевский сборник. Тогда мы сможем поместить ее в том нашей классики. Я перечитал Вий, и, честно говоря, большого энтузиазма он у меня не вызвал — это одна из наиболее слабых гоголевских вещей, поверь мне!

По-моему, некоторые подробности Тегеранской конференции просто восхитительны, ну, например: «Сталин свободно общался со своими гостями через переводчика», или: «Сталин поднял свой бокал и трезвым взглядом оглядел собравшихся». Судя по фотографиям, совершенно очевидно, что на конференции присутствовал не настоящий Сталин, а один из его многочисленных двойников — гениальный ход со стороны Советов. Возможно даже, это был не живой человек, а экспонат из Музея восковых фигур, поскольку так называемый переводчик, некий мистер Павловск (!), который запечатлен на всех фотографиях в качестве своеобразного Puppenmeister'a[51], несомненно, руководил движениями наряженной во френч куклы. Обрати внимание на отутюженную стрелку на брюках псевдо-Дядюшки Джо на экспонате №3. Такие отутюженные брюки бывают только на восковых фигурах. Думаю описать, как в действительности обстояло дело, ведь, согласись, придумано виртуозно, особенно когда манекен передвигался с места на место и выпивал 34 тоста, резким движением поднося бокал к губам. Мистер Павловск — истинный маг и чародей.

Получил письмо из «Нью рипаблик» с просьбой отрецензировать пару книг.{41} Одна — антология русского юмора, составитель некий Курнос, я ее еще не читал. Вторая — сборник, составленный Герни. Поскольку в настроении я пребываю скверном, хочется надеяться, что обе книги никуда не годятся.

Об «Окне Иуды»{42}, Мэри, я мнения невысокого. Это далеко не шедевр. Мать Гоголя пребывала в уверенности, что все книги, вышедшие при жизни ее сына, написал он и что вдобавок он является создателем пароходов, паровозов и фабрик. Его это приводило в бешенство, и гоголевские письма к матери, в которых он все ее домыслы отрицал, чрезвычайно забавны. Иначе говоря, этот меткий выстрел в глазок камеры не слишком убедителен — надо было придумать что-нибудь получше.

Вчера у нас разразилась чудовищная гроза. Надеюсь, ваш дом на Кейп-Код уцелел — ведь в противном случае контракт с Лафлином погиб бы безвозвратно.

Передайте, если увидите, мой нежный привет Гринбергам. Надеюсь, в Покипси вы не сели на мель?

Преданный Вам

В.

№ 25 Уэст 43-я стрит

15 декабря 1943

Дорогой Владимир,

вот он, роковой контракт. Сотрудник «Даблдей» болен, и увижу я его не раньше начала следующей недели, поэтому ничего определенного сказать пока не могу. Если — на что хочется надеяться — тебе удастся забрать у Лафлина эти две книги, ты должен будешь подписать с ним новый контракт только на книгу о Гоголе. В этом контракте, разумеется, не должно быть пункта о приобретении издателем прав. В остальном, думаю, контракт должен касаться исключительно книги о Гоголе.

Относительно нашей с тобой будущей книги, будет, мне кажется, лучше, если ты включишь в нее только поэтические переводы. «Шинель» же пускай войдет в твою книгу о Гоголе, ей там самое место, к тому же у нас у обоих найдутся дела поинтересней, чем корпеть над переводом Гоголя. (В антологии Курноса есть перевод «Шинели», на днях я просмотрел его в книжном магазине — английский язык у него хромает, и довольно сильно.) Забыл сказать тебе в Уэллфлите, что было бы, по-моему, неплохо перевести сцену Репетилова из «Горя от ума»; но и эта работа потребует больше сил, чем она того стоит. Напишу тебе об этом подробнее, когда переговорю с «Даблдей».

Да, Тегеранская конференция была великолепна, особенно когда Рузвельт поднял меч и изрек: «Сердце и впрямь из стали!» Разумеется, кончилось все каким-то старым как мир сговором, который предпочитают держать в секрете.

Очень приятно было видеть вас у нас в Уэллфлите. С тех пор как мы переехали в Нью-Йорк и вселились в удобную, тихую, но пустоватую квартиру, мне очень не хватает моего Уэллфлита, меня не покидает ощущение, будто живу я теперь в безвоздушном пространстве. Думаю, что аэропланы, которые меняют нашу точку зрения на постоянство и значимость человеческого обиталища, наносят заодно ущерб и нашему интеллекту, и нашему воображению. Сегодня город значит для меня ничуть не больше, чем после Первой мировой, когда я приехал сюда впервые, и у себя дома на Кейп-Код мне и в самом деле лучше — там у нас по крайней мере есть иллюзия полноты жизни. И всего прочего.

Всегда твой

ЭУ.

1944

8 Крейджи-сёркл

Кембридж 38, Масс.

3 января 1944

Дорогой Кролик,

по всему судя, ты великолепно справился с продажей нашей книги. Spassibo. Вкладываю копию своего письма Лафлину. Вера провела со мной серьезный разговор относительно моего романа.{43} После того как роман был нехотя извлечен из-под вороха бумаг с описанием бабочек, обнаружились две вещи. Во-первых, что он хорош, и, во-вторых, что по крайней мере первые страниц двадцать можно смело печатать и отсылать в издательство. Что и будет незамедлительно сделано. После многочисленных измен возлег я наконец со своей русской музой и посылаю тебе большое стихотворение{44}, которое она от меня зачала. Может статься, оно отправится в «Новый журнал». Вот увидишь, читается оно куда легче, чем некоторые мои предыдущие творения. Прочти же его, будь добр. Вдобавок, я почти закончил рассказ по-английски.

Маловразумительная статья о кое-каких маловразумительных бабочках, напечатанная в маловразумительном научном журнале, явится очередным образцом набоковианы, который в скором времени попадет тебе в руки.

Когда герой оказывается в Испании в конце XV века, ему совершенно необязательно встречаться с неким генуэзским мореплавателем. Алданов же поступает прямо противоположным образом. Это мой единственный упрек близкому другу и талантливому писателю.

Я ужасно позавидовал Вере, когда она рассказала мне, что тебя видела.

Мы оба желаем тебе и Мэри безупречного года.