Пока мы можем говорить - Марина Козлова

– Как у Русалочки?

– Нет, у русалок хвосты. А у нас – плавники, больно!

– Тебе больно?

– Нет, а что?

– Ну, вот смотри, у тебя ноги как ноги. Как у всех. Где плавники?

– Они потом слезли. Как чулки. Остались в воде и плавали на поверхности, как целлофановые пакеты. Не надо больше…

– Ты устала?

– Нет… почему устала?

– Ты говоришь «не надо больше».

– Я говорю? Я не говорила. Потом нас бросали с большой высоты, и мы разбивались, и так много раз.

– Если человек разбивается, он умирает, как правило.

– Ну да. Наверное. Мы умирали. А потом снова…

– С этого места подробнее. Ты умирала?

– Ну да. Все умирали, много раз. Нам написали, что это для того, чтобы не бояться смерти. Но я все равно… это так страшно, нет… Все боялись. Один раз я умерла от страха.

– А что значит – вам написали? Где написали?

– Нам только писали. На стене. Они не разговаривают.

– Кто – они?

– Я не знаю. Я их не видела ни разу. Но всегда чувствовала, когда они подходят. Невозможно было уйти.

– А на что было похоже это место?

– На бесконечное пустое здание. Типа школы – много коридоров, двери… Мы хотели дойти до края и не смогли, там нет края, это как земля – идешь, идешь…

– А вода где была?

– Там же была, под землей. Наверное, это был подвал. Там была вода, и сверху лампы с железными колпаками… Дайте мне умереть совсем, убейте меня…

– Это не ты сказала?

– Это я сказала. Я сказала им: «Дайте мне умереть совсем. Я больше не могу».

– Подожди, в этом доме окна были?

– Были.

– И что ты за ними видела?

– Мой город, что же еще? Один раз я видела маму – как она идет по улице. Я хотела крикнуть и не смогла. У меня уже голоса не было.

– Так, ты им сказала, что хочешь умереть совсем. И что было дальше?

– Меня отпустили.

– И куда ты пошла?

– Домой. Только там уже не было никого.

– Тебе это что напоминает? – спросил Женька, перечитав. – Какие ассоциации сразу приходят на ум?

– Ад.

– Точно. Хотя не такой, как в Новом Завете, и не такой, как в «Божественной комедии», но то, что умираешь бесконечно, и умереть не можешь, и ходишь по кругу, и страшно и больно немыслимо, и нет конца и края… Ад. Кто-то имитирует ад на земле. Берет и воспроизводит его на свой лад. И не где-нибудь в экзотическом месте типа Новой Гвинеи или у подножия Везувия, что было бы, кстати, логично… а без особых кандибоберов, прямо тебе в Белгородской области, в поселке городского типа Красная Яруга.

Анна сидела на низком кожаном пуфике у Жени на кухне и вертела в руках мобильный телефон.

– Ты не слушаешь меня, – заметил Женя, – ты думаешь о чем-то своем.

– О своем… – согласилась Анна.

– А это всё, то, что описывает наша девочка, могут быть всего лишь индуцированные состояния. Наваждение, мы же точно с тобой файл назвали. Кто-то наслал на нее наваждение. Каким-то образом индуцировал все эти ужасы. Потом она вырвалась, слегка проснулась и бежала в окрестный лес…

Женя сел на пол, захватив ногами пуфик вместе с Анной, положил подбородок ей на колени и стал смотреть на нее снизу вверх.

– Почему у тебя такие глаза? – беспокойно спросила Анна.

– Такие блядские?

– Тьфу ты, ну нельзя с тобой совсем…

– Почему? – обиделся Торжевский. – Со мной – можно.

– Такие… необычной формы. Длинные. Странные. Ты немного монголоид?

– Вроде того. – Он потерся носом о ее колено. – У меня бабушка – маньчжурская принцесса из древнего императорского рода Айсинь Гиоро, который правил Китаем страшно сказать сколько лет. Примерно пятьсот.

– Врешь!

– Почему вру? Почитай в «Википедии»…

– Про бабушку врешь.

– Да я тебя с ней познакомлю! Жила в Харбине, в четырнадцать лет попала в разведшколу к японским оккупантам, была перевербована советской разведкой. Это невероятная история, можно роман написать.

Он себе представлял эту сцену с детства, прокручивал ее, как кино.

Сорок пятый год, Владивосток, перрон железнодорожного вокзала, сепия. Ранняя, холодная и влажная дальневосточная весна. Не прошло и двух месяцев после Ялтинской конференции союзных держав – членов антигитлеровской коалиции. В обстановке строжайшей секретности Кремль готовит денонсацию пакта о нейтралитете между СССР и Японией, о чем, впрочем, уже известно японскому правительству.

Холодный мокрый ветер больно хлещет по лицу, в воздухе стоит запах океана, мазута и тушеной капусты. Прямо сейчас здесь должен произойти обмен шпионами, причем в достаточно нетривиальной форме. Японцы забирают своего – русского, завербованного ими еще в 1938-м, шпионившего в пользу Японии, и отдают Советам их шпионку, бывшего агента японской разведки, перевербованную НКВД СССР в сорок втором году. На ее счету три успешнейшие спецоперации и несколько высокопоставленных любовников из высшего эшелона японского военного командования. Русский менее эффективен, но все же именно благодаря ему Японии стали известны некоторые (разумеется, тщательно скрытые от участников Тегеранской конференции) соображения Сталина относительно контуров Азиатско-Тихоокеанского региона, а также информация о подготовке к денонсации пакта о нейтралитете между Японией и Советской Россией. Да и провал японской разведчицы организован не без его участия.

На перроне появляются две группы людей. Русские вышли из вагона поезда Иркутск – Владивосток, японцы же, выждав время, степенно появились из двух автомобилей, чьи мокрые черные бока виднеются из-за левого крыла вокзала. В центре композиции под названием «русская группа» – невысокий большелобый человек в сером, у него темные густые брови и светлые глаза того оттенка разбеленного кадмия, который встречается у прибалтов. В центре «японской группы» худая девушка в длинном зеленоватом плаще. Ее блестящие черные волосы заплетены в две косы, в руках – небольшой кожаный саквояж.

Группы сближаются, каждая немного отстает от своего «подопечного», и ровно в тот момент, когда русский и девушка поравнялись плечами, в тот момент, когда они ступили на одну и ту же невидимую глазу линию на перроне, случается непредвиденное. В вагоне-ресторане, из недр которого как раз и доносится запах тушеной капусты и мимо которого они в настоящий момент движутся, вдруг происходит оглушительный взрыв. Из окон вылетают стекла вместе с клубами какого-то белого порошка. Этот факт позволил впоследствии сделать верное предположение о том, что взрывное устройство было спрятано в мешке с мукой. Повар и две официантки к тому времени, переодевшись в цивильное, отправились за продовольствием; таким образом, никто, слава богу, не пострадал. Но когда мучная взвесь, перемешенная с пылью и гарью, развеялась в воздухе, на перроне были только японская и русская группы сопровождения, в долю секунды организованно занявшие «положение лежа», а шпионов и след простыл. Нигде они не просматривались – ни в туманной перспективе перрона, ни в мутном мартовском небе. Хорошо, предположим, у них выросли крылья и они взлетели, но ведь невидимыми же не стали? И даже веерное прочесывание находящихся поблизости морвокзала и порта ничего не дало. Бесследно исчезли, растворились в океанском бризе Владислав Торжевский (кличка Юхан) и Эмико Сяньюй, работавшая под именем Чижик, по некоторым данным, двоюродная сестра легендарной шпионки Квантунской армии Ёсико Кавасимо.

– Прямо кино! – восхитилась Анна.

– Кино, – согласился Женька. – Нормальный голливудский боевик. С американским режиссером, как водится. Ты чего смеешься?

– И тут американцы, – махнула рукой Анна и пригорюнилась, – даже не интересно уже.

– Интересно, не интересно, но вполне логично. Мой дед Слава всегда говорил: «Первым делом ответь себе на вопрос, кому это выгодно». Американцы вынули их, использовали в качестве источников информации, впоследствии внедрили в масштабный проект «Венона» по выявлению мировых разведывательных сетей. В рамках проекта Эмико какое-то время даже поучилась криптографии у хитрого кишиневского еврея Вольфа Фридмана, в некотором роде япониста. Он вошел в историю как человек, взломавший в сороковом непробиваемый японский «пурпурный код». Вот на примере слома «пурпурного кода» Фридман, собственно, ее и учил. Но главное, Анечка, главное – у них там случилась такая любовь-морковь, у Чижика с Юханом. Ну, ты знаешь, как это бывает…

– Женя, я тебя прошу. – Анна попыталась достать его руку из-под своей футболки, но безуспешно. – У тебя нет ничего святого…

– У этой истории есть продолжение, – невнятно прошептал он, одновременно целуя ее в шею и аккуратно укладывая на полу, – я тебе потом расскажу, только отсажу тебя куда-нибудь подальше от себя – и обязательно, обязательно…

Анна сама не поняла, как это получилось. Только что она лежала на мягком бежевом ковролине, и вот уже стоит в дальнем углу, у самой двери. Ее трясет от внезапного раздражения и еще от какого-то сложного физиологического ощущения, названия которому нет, но именно оно заставляет ее внутренне сжаться, завязаться в узел, и еще ей безумно хочется ударить его. И не дай бог, если он сейчас прикоснется к ней хоть пальцем.