Пока мы можем говорить - Марина Козлова

Никогда и никто раньше не мог войти в ее кабинет, закрыть за собой дверь и, скрестив руки на груди, просто смотреть на нее, улыбаясь, так, что у нее против воли выступали слезы на глазах, и тогда он подходил, садился на пол и клал голову ей на колени.

И никогда раньше она не испытывала такого чувства вины.

Утром какой-то субботы Анна застала мужа на кухне. Тот, нависая над пластиковым горшочкам, поливал чахлый апельсиновый кустик по имени Чарли Мэнсон и что-то бодрое напевал себе под нос.

– Поешь! – обрадовалась Анна. – Как хорошо!

– Что хорошо? – Он обернулся, улыбаясь приветливо. – А я тебе кофе сделал.

– Хорошо, что поешь. – Анна машинально открыла дверцу холодильника, не поняла, зачем сделала это, и закрыла.

– Хорошо, что у тебя сегодня выходной. – Он смотрел на нее бесхитростным серым глазом. – А у меня, видишь, Мэнсон подрос, такой молодчина.

– Чахлик невмирущий твой Мэнсон. Помнишь, как я его чуть не уничтожила – решила, что сорняк?

Посмеялись.

Помолчали.

– Что-то тебя часто стали на курсы гонять по выходным, – без какого бы то ни было подтекста, а просто с тихим огорчением сказал он. – Это нечестно.

– Так у нас главврач новый, – напомнила Анна и с досадой отметила про себя, что конструкция получилась внутренне непротиворечивая. Она стала часто уезжать по уик-эндам? Так это потому что новый главврач. И кто скажет, что это не так, пусть первый бросит в нее камень…

– Ну а сегодня с чего такая радость в доме?

«Так главврач заболел», – чуть не ляпнула она, но вовремя прикусила язык. Женька третий день валяется дома с гордым диагнозом «радикулит шейно-грудного отдела позвоночника», и любимая бабушка растирает ему спину и кормит бульоном с рисовыми клецками. В этой схеме она, Анна, лишняя. Каждые полчаса он, правда, шлет ей эсэмэски с непристойными предложениями и прочими глупостями, и она дрожащими руками удаляет их с упорством, достойным лучшего применения. Олег никогда не заглянет в ее телефон, в ее электронную почту, никогда не сунет руку в карман ее пальто. Даже когда она просит его достать что-то из ее сумки, к примеру кошелек, он приносит ей сумку целиком. В ее кошелек он тоже никогда не заглянет. Щепетильность – так это называется.

И как клинический психотерапевт, и как практикующий психиатр, Анна прекрасно знает, какую разрушительную силу скрывает в себе чувство вины, поначалу невинное (хороший каламбур, да), но растущее изо дня в день, меняющее цвет от смущенного нежно-розового до свинцового, с чернотой по краям. Она видела сожранных этой свинцовой гадостью, полуразрушенных бедолаг, она сама нескольких вытащила из нижних миров, куда не проникает солнечный свет, где только слизь и плесень на стенках пещеры. Слизь и плесень. Ей нравилось использовать платоновскую метафору о том, что реальность – это всего лишь отражения, смутные тени на стенах нашей индивидуальной пещеры; но вот о том, какого рода смутные тени у испытывающих чувство вины, лучше не вспоминать ближе к ночи. Лучше вообще не вспоминать.

В подобных случаях – по норме – психиатр должен идти и сдаваться другому психиатру. Она не должна лечить себя самостоятельно, потому что индивидуальный инструментарий всегда ориентирован объектно и никогда – субъектно, его нельзя направить на себя, такова методологическая специфика психиатрии…

– Так что твоя девочка из Курской губернии? – Олег пристроился напротив с чашкой чаю и пригоршней карамелек.

– Из Белгородской, – поправила Анна.

– Ну да, один хрен. Курская дуга. Курск-Орел-Белгород. И что, так и не выяснилось, как она к вам забрела?

Так и не выяснилось. О себе девочка сообщила, что зовут ее Августина и что она была в лесу и была ночь, потом, вероятно, она уснула, а когда открыла глаза, увидела большой город, много машин, и это было уже днем. В принципе, Анна могла бы построить множество гипотез, объясняющих это странное перемещение – от принудительного медикаментозного сна до травматической или какой-нибудь другой амнезии, но само перемещение было не так интересно. Куда непонятнее было то, что, по словам Августины, происходило до того, как она очутилась в сумрачном лесу. То, что, собственно, и привело ее в этот лес. Невероятная и очень, очень странная история. Но при этом почему-то не производящая впечатления резонерского бреда и безумия. Анна выслушала рассказ несколько раз, решила, что, возможно, ей отказывает профессиональная интуиция, если она по не очень понятной для самой себя причине считает Августину психически здоровой, но при этом, правда, чувствует, что с ней что-то не так. Что-то неладно с девушкой Августиной, но это другая нозология, до сих пор не описанная в европейской медицинской традиции, которая считает, что сущность и природу человека описывают ровно столько дисциплин, сколько кафедр в медицинском институте плюс психология в широком понимании этого слова. К примеру, в медицине не существует диагноза «вселение дьявола в человека», однако же при другом ведомстве издавна живет и здравствует практика экзорцизма, и любой экзорцист имел в виду всю психиатрию с ее методологической базой.

Конечно, в конце концов она сдалась, позвала Женьку и попросила Августину еще раз рассказать свою историю.

Он остался с пациенткой наедине, провел с ней около получаса, после чего передал ее Томе, выглянул в коридор и, подмигнув Анне длинным карим глазом, сказал:

– Ну, заходите, доктор, чего уж там.

– Ну что тебе сказать, коллега? – Торжевский удобно устроился в ее кресле, закинув руки за голову и положив ноги на край стола. – Что тебе, сказать, мой любимый доктор?.. Кстати, а если главврач поцелует завотделением в ее собственном кабинете, с точки зрения американского законодательства это можно считать харрасментом? Или если только он ее в своем кабинете поцелует? А если, например… ну так, теоретически…

– Евгений Петрович, – сказала Анна, – не сочтите за труд, снимите ноги с моего стола и сообщите вкратце свое мнение.

– А! Сообщаю. С точки зрения психиатрии она нормальная, наша красавица.

– Женя, но…

– Ну да, она десоциализированная, разоформленная, слегка по жизни ебанутая… в хорошем смысле этого слова, не сверкай на меня глазом! Но никакой патологии я не вижу, а следовательно…

– Следовательно? – Анна подошла и аккуратно спустила ноги главврача на пол.

– Следовательно, то, что она рассказывает, – правда.

Анна так и застыла рядом со столом.

– Ты что, Женя? – растерялась она. – Как это может быть правдой?

– Ну… есть многое на свете, друг Горацио. Хотя нет, подожди, я неточно сейчас сказал. Смотри, я различаю три вещи: бред больного человека, ложь здорового человека и правду здорового человека. Так вот, это не бред – первое. И не ложь – второе. Чего ты качаешь головой? Правду от лжи я отличаю профессионально. Да, и еще вот что. У нее чего-то не хватает внутри. Чего-то нужного.

– Все органы у нее на месте, – пожала плечами Анна. – Она прошла обследование. Так что, Женя, на жертву черных трансплантологов наша Августина не тянет. А ты, похоже, любитель конспирологических теорий, да?

Евгений Петрович Торжевский встал, с хрустом потянулся, подошел к окну и сурово погрозил дрозду пальцем.

– Органы у нее на месте, – задумчиво повторил он. – И даже можно, наплевав на нюансы, сказать, что мозги у нее на месте. Я бы предположил – ну так, в качестве рабочей гипотезы, – что у нее нет собственной сущности.

– Души?

– Аня, я не очень понимаю про душу… для меня это не очень разработанное понятие, вот уж прости дурака.

– Бог простит.

– Ну, надеюсь… Я не чувствую в ней сущности. Мне кажется, она не совсем человек, Аня.

Весь следующий день она расшифровывала диктофонную запись истории Августины – это Жене пришло в голову записать ее рассказ. В своей практике Анна никогда ничем подобным не пользовалась, удивилась этому ноу-хау, но он сказал ей:

– Я хочу перечитать. И хочу, чтобы ты перечитала. Это прямая речь, которую мы, однажды услышав, после воспроизводим с ненужными интерпретациями. Не пропускай ничего, ни междометий, ни пауз. Что-то такое там было…

Файл «Наваждение Августины»

Дата: 6 сентября 201… года

Киев, Психиатрическая больница им. Павлова, отделение № 3

Лечащий врач – Агеева А.В.

– Сначала все ходили по воде, по шею в воде, было холодно… Нет, не ходили, а как будто немножко плавали, шевелили плавниками и так передвигались.

– Сколько вас было?

– Много, человек, может, сто пятьдесят, почти все подростки и такие, как я.

– Молодежь.

– Да, и мы ходили, я не отдам.

– Что? Что ты не отдашь?

– Ничего… Я рассказываю… Рассказывать?

– Скажи, а что за плавники?

– Вместо ног плавники… вместо ступней. Вот отсюда.

– Как у Русалочки?