Минута после полуночи - Лиза Марич

Она чуть не брякнула: «Какая разница?!», но, к счастью, удержалась. Толик до смешного щепетилен.

Шестнадцать лет проклятой кочевой жизни! Гостиницы, рестораны, поезда, самолеты… Все чужое, даже постельное белье. Толик все это знает не хуже Миры, а может, даже лучше. Они-то с Ирой жили в пятизвездочных люксах, летали лучшими авиалиниями, обедали в хороших ресторанах. А Толик долгие годы колесил по России, ночевал в тараканьих рассадниках без горячей, а иногда и без холодной воды, питался чем бог на душу положит. У Миры стенокардия, аритмия, сердечная недостаточность, сосудистый невроз. У Толика — язва желудка и наверняка еще много всякой всячины, идущих бесплатным приложением к успеху. Неужели два усталых измотанных человека не заслужили свой кусочек счастья?

— А ты возьми меня управляющим, — предложила Мира. — Я талантливая. Если займусь прямо сейчас, осенью сможем переехать в свой дом.

Сперанский погладил ее по руке.

— Опомнись, ангел мой. Осенью у нас премьера. Мы освободимся не раньше Нового года.

Он встал с кровати и начал одеваться. Мира обхватила руками согнутые колени. Ее глаза замерцали в полутьме.

— Ну да, премьера… Совсем забыла.

Сперанский сел рядом с ней и начал вдевать запонки в узкие дырочки на манжетах.

— А я все время об этом думаю. Имею ли я право лишать тебя всего, к чему ты привыкла? Для любого артиста уход со сцены — маленькая смерть, тем более для хорошего артиста…

«Это он про меня, — поняла Мира. — Не про Иру». Сердце затопила теплая нежность.

— Давай помогу, — сказала она и ловко застегнула запонки.

Миру забавляли рецензии, в которых ей отводилось немалое место. Критики писали практически одними и теми словами: «Великолепное сопровождение», «пожертвовала собственной большой карьерой», «непревзойденный дуэт исполнителя и концертмейстера»… Общее резюме было таким: если концертмейстер великолепно смотрится на втором плане, то как бы смотрелся на первом!

— Ира будет выступать еще лет десять-пятнадцать, — продолжал Толик. — Я уж не говорю о том, что за двадцать лет вы стали подругами. Ты уверена, что не пожалеешь о своем решении?

— Нет у нее никаких подруг, — сухо сказала Мира. — И никогда не было.

Сперанский сморщил лоб.

— Да, пожалуй. Не могу представить Иру за милым дамским трепом. Не женщина, а весталка. Что за человек был ее муж?

Мира пожала плечами.

— Понятия не имею. Я его ни разу не видела. После консерватории мы с ней сразу уехали в Италию, а через год он умер. Насколько я помню, Ира на похороны не ездила. Послала деньги и распоряжения.

— Серьезно? — Толик задумчиво качнул головой. — Высокие отношения… хотя что мы об этом знаем? Странно, что она снова не вышла замуж. Мужчинам такие женщины нравятся до полной одури. Посмотри, что она сделала с нашим меценатом и благодетелем. Он же дышать перестает, когда ее видит. Иногда я думаю, что эту постановку он затеял только ради Ирины.

— Ей не привыкать, — сухо обронила Мира. И неожиданно добавила: — Бедняга…

— Почему же? — возразил Сперанский. — Он получил то, что хотел, — женщину своей мечты!

— Он понятия не имеет, что он получил, — пробормотала Мира.

Сперанский озадаченно нахмурился.

— Прости, милая, иногда я тебя совершенно не понимаю. И мне иногда кажется, — он поколебался, но договорил, — что ты Ирину не любишь.

Мира расхохоталась. Милый Толик! Милый старый романтик!

— Дорогой мой! Нужна ей моя любовь! Я думаю, что Ира никогда не задавалась такими смешными вопросами: как относится к ней собственный концертмейстер! Она меня просто не замечает!

— А если серьезно, как ты к ней относишься?

Мира перестала смеяться.

— Как отношусь? — переспросила она и нахмурилась. — Сама не знаю. Когда поет — душу за нее продать готова, а когда умолкает… вижу под водой русалочий хвост. Замшелый, с прозеленью. — Она устало махнула рукой: — Впрочем, мужикам этого увидеть не дано.

Сперанский помолчал. Поправил манжеты и сказал, не глядя на Миру:

— Как у вас, женщин, все сложно.

— Так ты не возражаешь, если я все-таки займусь поисками дома? — спросила Мира, переводя разговор в более приятное русло. — Полистаю газеты в свободное время, свяжусь с агентствами, определюсь с ценами.

— Если тебе не трудно, — пожал плечами Толик. — Только имей в виду, что дорогие дома нам не по карману.

— Поживем — увидим, — уклончиво ответила Мира. И осторожно добавила: — Я, знаешь ли, тоже не бесприданница.

Сперанский рассердился.

— Это не женские проблемы! Ты хочешь, чтобы я перестал себя уважать?

— Все, все! — Мира выставила вперед ладонь. — Я поняла! Буду искать ближе к Смоленску, чем к Москве.

— Ну, как-то так, — согласился Сперанский. — Отметь все предложения, которые тебе понравятся, съездим в выходные и посмотрим на месте. Заодно прикинем стоимость ремонта.

— Хорошо.

Сперанский наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Не вставай, я сам закрою. Если бы ты знала, как мне не хочется уходить. Ну, ничего, скоро все это кончится.

— Очень скоро, — пообещала Мира.

Сперанский пристально взглянул на нее.

— Почему мне кажется, что ты намекаешь на что-то, чего я не знаю? И уже не в первый раз?

— Потому, что ты старый мнительный дурачок. — Мира заправила шейный платок в вырез рубашки. — Иди и ни о чем не волнуйся. У тебя хороший управляющий.

Сперанский встал.

— До завтра?

— До завтра.

Мира помахала ему ладонью. Дождалась, когда в коридоре щелкнет замок, вскочила с постели и подошла к окну. Но вовсе не затем, чтобы посмотреть на уходящего любовника.

Опустилась на колени, аккуратно отделила кусок деревянного плинтуса под батареей и вытащила замшевый мешочек с монограммой известного ювелирного дома. Взвесила его на ладони и отправилась на кухню.

Уселась за стол, разложила перед собой сверкающие драгоценности и рассортировала их на две кучки. Одна — то, что куплено на «честные» деньги. Вторая — на «авантюрные». Контраст позабавил. Жаль, что нельзя показать Толику наглядную разницу между честной жизнью и авантюрой.

Мира взяла ручку и бумагу и занялась подсчетом своего богатства.

Москва, ноябрь 1884 года

Тоненькая девушка в легком полушубке бежала по заледеневшей мостовой. Каблучки отстукивали ровный ритмический рисунок, подол черной юбки колыхался, приоткрывая стройные лодыжки. Девушка обеими руками прижимала к груди тяжелую толстую папку.

Случайный прохожий заглянул в разрумянившееся лицо с ясными серыми глазами и каштановым локоном, выбившимся из-под пухового платка. Восхищенно свистнул, остановился и проводил девушку долгим взглядом.

Девушка добежала до конца улицы, свернула под широкую каменную арку и оказалась в тихом переулке, застроенном добротными купеческими домами. Здесь она замедлила шаг, и пошла вдоль ограды, тревожно вглядываясь в глубину двора, где за каменной чашей фонтана, наполненной снегом, виднелся особняк в классическом стиле.

В просторном холле ее встретила горничная в темном форменном платье и белоснежном передничке. Девушка сунула ей тяжелую папку и часто-часто задышала, отогревая окоченевшие руки.

— Замерзли, Екатерина Петровна? — сочувственно спросила горничная.

Девушка кивнула. Сбросила полушубок, сняла платок и в свою очередь задала вопрос:

— Сердится?

Горничная оглянулась. Убедилась, что вокруг пусто, и шепотом ответила:

— Еще как!

— А Александр Карлович?

— Уехал на службу. Кушать хотите?

— Немного. Может, принесешь что-нибудь в мою комнату?

— Попробую, — пообещала горничная и удалилась, унося полушубок.

Огромные напольные часы в углу пробили три раза. Не успел звон раствориться в воздухе, как сверху раздался громкий шепот:

— Экка! — Катя подняла голову. Из-за лестничных перил возбужденно сверкали водянисто-голубые глаза. — Принесла?

— Принесла, Лили, — ответила Катя вполголоса.

Лили сбежала по ступенькам и протянула руку. Катя достала из кармашка сложенный вчетверо лист.

— Будь осторожна!

Лили спрятала письмо в рукав и бросилась наверх, в свою комнату. Катя проводила ее взглядом, в котором переплелись жалость и насмешка.

Оставшись одна, она подошла к овальному венецианскому зеркалу, висевшему на стене, вытащила из прически шпильки и тряхнула головой. Каштановые волосы упали за спину, разошлись по плечам пушистым облаком.

Ни один эстет не назвал бы ее красавицей с первого взгляда. Но со второго обязательно заметил бы ясные серые глаза, в которых светился насмешливый ум, высокий гладкий лоб, маленький твердый подбородок, говоривший о сильном характере… Одним словом, заметил бы, что девятнадцатилетняя барышня совсем не похожа на большинство своих ровесниц.