Три дня и три ночи - Алексей Рубан

Заходя в спальню, я слышу, как из прихожей доносится слабый писк электрического будильника, возвещающего о наступлении новых суток.

Почему-то меня посещает мысль, что последнее очень символично, но мне так и не удается понять, что под этим имеется в виду.

Ночь третья. Лис

Я – лис. Да-да, именно лис, тот самый, который живет в норе и ворует кур у крестьян, создание хитрое, потому что вечно голодное. Услышав обо мне, не нужно вспоминать Домино, гордого чернобурого красавца, пожалуй, самого известного моего сородича. С последним я не имею ничего общего, ну а если вам так уж хочется аналогий, то для меня ближе всего находятся усталые и затравленные персонажи рассказов болгарских писателей, к которым я время от времени возвращаюсь, когда испытываю желание ненадолго вернуться в пору своего детства.

Если у вас получится – найдите их и прочитайте, тогда мне не придется рассказывать вам о своей жизни. С зари до заката я рыщу по лесу, нос по ветру, в постоянных поисках пищи, испуганно вздрагивая от каждого шороха и унося ноги прочь, едва зачуя отвратительный запах стали, пороха и псины. Меня клянут люди, ненавидят собаки, а во всех книгах обо мне я зовусь рыжим разбойником или наглым вором.

Никто почему-то не вспоминает, что жену мою еще прошлой весной после долгой погони настигли и разорвали на куски гончие. Я выбивался из сил, чтобы прокормить четыре пушистых комочка, наших детенышей, так страдавших без своей матери. Однажды, вернувшись с охоты, я обнаружил нору пустой. Пока меня не было, старый пропойца-лесник со своими дружками выследил мое жилище и покидал в мешок несчастных малышей, чьи шкурки скорее всего пошли на шубу одной из богатых дам их высокого общества. Я же с тех пор брожу по лесу в полном одиночестве, не имея даже постоянного пристанища. Напишите об этом, имейте смелость хоть раз сказать самим себе всю правду. Быть может, когда-нибудь ваша книга попадет в руки Лайт, и тогда она проникнется ко мне жалостью, отыщет в лесной чащобе и заберет с собой в город. Я согласен даже жить в клетке, только чтобы видеть ее каждый день, слушать ее голос, знать, что она рядом. Об этом лучше всего мечтать ночью, потому что иногда, пускай и очень редко, желание, загаданное перед сном, может сбыться, а если нет, то хотя бы присниться, на краткий миг воплотившись в реальность… Впрочем, не нужно, ведь утром после таких грез обычно бывает еще хуже. Да и не придет за мной никакая Лайт, ведь она – это просто образ, который я сам взлелеял на свою же собственную беду. Уж лучше я просто отключусь и проведу в мертвом, ничем не тревожимом забытье сколько-то там часов, и точно так же, как у лисицы из одной из тех историй, ноги мои еще долго станут слегка подергиваться, словно бы я продолжал свой бесконечный бег неизвестно куда.

Эпилог. Черная птица

Ну вот и все. Три дня и три ночи, отведенные мне на то, чтобы как-то изменить свою жизнь, окончены. Круг замкнулся, шанс безвозвратно упущен, и я вновь жду встречи со стерильным голосом из ниоткуда.

Только теперь нет ни падения, ни белой массы внизу. Я стою в кажущемся бесконечным тоннеле, заполненном неестественным темно-синим светом, а из-под ног моих в обе стороны убегают покрытые ржавчиной рельсы, которыми, видимо, не пользовались уже много лет.

Все это уже было раньше, но как я ни напрягаю память, так и не могу вспомнить, где и когда. Тем не менее в глубине души я чувствую, как важно для меня знать, откуда мне знакома вся окружающая обстановка, и поэтому я не прекращаю своих попыток. Внезапно приходит голос. Как и тогда, он доносится отовсюду, однако в этот раз его уже нельзя назвать выхолощенным. Я по-прежнему не взялся бы ничего сказать по поводу того, кому он может принадлежать, но теперь в бесцветном звуковом потоке проскальзывает некая окраска, что-то среднее между непониманием и укором. Есть и еще одна разница: в отличие от моего прошлого сна сейчас ко мне обращаются с вопросами, и я могу отвечать невидимому собеседнику, чувствуя себя сказочным героем, попавшим в гости к бесплотным хозяевам очарованного замка.

– Знаешь ли ты о том, что лишь немногим выпадает возможность, которую тебе предоставили? Разве можно так швыряться подарками судьбы? Неужели ты не мог сделать хоть что-нибудь, неужели тебе нравится такое существование?

Я слегка улыбаюсь, мысленно сравниваю то, что слышу, с пафосом предыдущей речи голоса и неторопливо отвечаю:

– Неважно, что мне нравится или не нравится, суть в том, способен ли я жить по-другому. Вы пообещали мне счастье, так и не объяснив, что оно означает, но мне кажется, что я сам сумел найти ответ. Ваше счастье – это состояние, когда перестаешь быть самим собой, и если все так и есть, то я предпочту ничего не менять в своей теперешней жизни.

– Побеги от себя, вечная неудовлетворенность, бесцельность, пьянство

– таковой, по-твоему, должна быть жизнь? Понимаешь ли ты сам, насколько глуп?

– Пускай, зато это будет моя собственная глупость, и дороже нее для меня ничего нет. Я не прошу у вас ни покоя, ни возможности что-либо исправить, просто дайте мне идти дальше так, как я умею.

– Как знаешь. – И здесь я отчетливо услышал, что при этих словах укор взял верх над непониманием. – Только не спрашивай отныне больше, отчего тебе все время так неуютно. Ты сделал свой выбор, и с сегодняшнего дня во всем сможешь упрекать одного себя.

Словно бы его и не было, голос исчезает, и я понимаю, что пора возвращаться обратно. Я не знаю, что меня ждет там, где я проснусь завтрашним утром, но кем бы там ни был говоривший со мной, в одном он прав: выбор сделан, и другого пути нет и больше не будет. С мыслью этой, которая не несет ни грусти, ни радости, я уже собираюсь сделать первый шаг по направлению к прячущемуся за чернильной темнотой выходу, как вдруг вспоминаю, где уже сталкивался с этим местом. Конечно же, то была обложка диска “Katatonia”, в которую я влюбился сразу, едва увидев. На ней полупрозрачная фигура в некоем подобии каски стояла на рельсах в точно таком же тоннеле, протягивая руку вверх, прямо к летящему навстречу ворону. Помнится еще, когда мы как-то обсуждали в кабаке эту картинку, все хором заявили, что она прямо-таки дышит суицидом, и лишь я увидел в опускающейся птице извечную надежду человека на чью-то помощь, живущую в нас даже в самой безнадежной ситуации. Но если я действительно каким-то образом перенесся внутрь обложки, почему тогда… Но нет, все верно, и откуда-то из глубины я уже слышу приближающееся хлопанье крыльев, словно бы воссоздающее последний штрих. Удивительно, однако совершенно неожиданно для себя я ощущаю прошедшую по телу дрожь возбуждения. Иллюзий больше нет, мосты сожжены, и ворон, который появится здесь через несколько секунд, скажет об этом лучше, чем что-либо другое. И тем не менее вопреки всему дрожь не унимается, а, наоборот, растет, понемногу превращаясь в пусть слабую, но все же надежду. Перед моими глазами в воздухе материализуется плавно летящая прямо ко мне птица, и я, глубоко вздохнув, медленно протягиваю в ее сторону раскрытую ладонь…

г. Одесса