Бельканто - Энн Пэтчетт

У заложников было множество различных потребностей. Некоторым снова нужно было в туалет. Другим требовалось принять лекарство, и всем без исключения хотелось встать, размяться, поесть, попить воды, прополоскать рот. Люди расхрабрились от собственных тревог, но более всего их ободряло то обстоятельство, что прошло уже более восемнадцати часов, и никто еще не умер. Заложники начинали верить, что их не убьют. Когда человек больше всего на свете хочет жить, о прочих потребностях он обычно помалкивает, зато ощутив себя в безопасности, принимается жаловаться на все подряд.

Виктор Федоров из Москвы в конце концов не выдержал и закурил, хотя в самом начале от заложников потребовали сдать все зажигалки и спички. Федоров пускал дым прямо в потолок. Ему было сорок семь лет, а курил он с двенадцати, даже в самые тяжелые времена, даже когда приходилось выбирать между сигаретами и хлебом.

Командир Бенхамин щелкнул пальцами, и один из его подчиненных бросился отнимать у Федорова сигарету. Но тот только глубже затягивался. Мужчина он был крупный. Одолеть такого, пусть даже лежащего на полу и вооруженного лишь сигаретой – задача не из легких.

– Только попробуй, – сказал он солдату по-русски. Юный террорист, разумеется, не понявший его слов, медлил, не зная, как приступить к делу. Он попытался унять дрожь в руках, затем вытащил из-за пояса пистолет и без особой охоты направил его Федорову в живот.

– Ну, отлично! – воскликнул Егор Лебедь, еще один русский, приятель Федорова. – Помрем за курево!

Что за наслаждение была эта сигарета! Насколько же приятнее закурить после целого дня воздержания. Снова чувствуешь табачный аромат, любуешься синеватым дымком. Снова ощущаешь легкое приятное головокружение, как в мальчишеские годы. Одного этого достаточно, чтобы решиться бросить – только ради того, чтобы потом начать заново. Федоров докурил сигарету до самого конца, она уже обжигала ему пальцы. Какая жалость! Он сел, напугав вооруженного мальчишку своими размерами, и потушил окурок о подошву своего ботинка.

К большому удовольствию вице-президента, Федоров положил окурок в карман своего смокинга, а парень неловко засунул пистолет обратно за пояс и скользнул прочь.

– Я больше не выдержу ни минуты! – раздался пронзительный женский крик, но когда все оглянулись кругом, то так и не поняли, кто кричал.

Через два часа после ухода Иоахима Месснера командир Бенхамин поднял с пола вице-президента, велел ему открыть дверь и позвать посредника обратно.

Неужели Месснер провел все два часа, стоя в ожидании за дверью? Его нежная кожа обгорела еще сильнее.

– Все в порядке? – спросил Месснер вице-президента по-испански, как будто все это время он, торча на солнцепеке, совершенствовал свои лингвистические навыки.

– Изменений очень мало, – ответил вице-президент по-английски, стараясь быть любезным. Он еще не совсем утратил ощущение того, что является хозяином дома.

– С лицом у вас не так уж и плохо. Она хорошо вас… как это сказать… – Он попытался подобрать нужное слово. – Починила, – наконец произнес он.

Вице-президент поднес было руку ко лбу, но Месснер удержал ее.

– Не надо его трогать. – Он оглядел комнату. – А этот японец еще здесь?

– А куда он мог деться? – спросил Рубен.

Месснер снова оглядел тела под ногами, теплые и дышащие. Воистину он видал в своей жизни картины куда хуже.

– Я должен снова попросить переводчика, – обратился вице-президент к командирам, которые смотрели в сторону, словно не замечая присутствия Месснера. Наконец один из них поднял глаза и сделал какое-то быстрое движение бровью, что Иглесиас понял как знак одобрения: мол, вперед, действуй.

Он не позвал Гэна, но пошел за ним через всю комнату. Так можно было, во-первых, размять ноги, во-вторых – произвести осмотр гостей. На лицах большинства из них при виде вице-президента появлялось нечто среднее между гримасой отвращения и улыбкой. Безо льда половина лица у него распухла самым ужасающим образом. Швы едва не лопались. Лед – дело нехитрое, это не пенициллин какой-нибудь. В доме было полно льда. На кухне по обе стороны от холодильника стояли два морозильника, в подвале – еще один для всяких припасов. На кухне имелся также специальный агрегат, который целыми днями производил лед и ссыпал его в пластиковый ящик. Но вице-президент прекрасно понимал, что не пользуется расположением командиров и, рискни он попросить у них кубик льда, немедленно получит фонарь под вторым глазом. А как приятно было бы просто постоять, прижавшись к белой прохладной металлической дверце морозильника! Даже льда не нужно, достаточно будет просто прижаться.

– Монсеньор, – сказал он, обходя монсеньора Роллана. – Мне очень жаль, что все так вышло. С вами все в порядке? Да? Хорошо, хорошо.

Это был прекрасный дом, и ковер, на котором теперь лежали его гости, тоже был прекрасный. Кто бы мог подумать, что однажды он поселится в таком чудесном доме с двумя морозильниками и агрегатом для производства льда? То была невероятная удача. Отец вице-президента был носильщиком с тележкой: сначала на железнодорожном вокзале, потом в аэропорту. Его мать растила восьмерых детей, продавала овощи, брала шитье на дом. Сколько же раз эта история уже пересказывалась в прессе? Рубен Иглесиас сам проложил себе путь в жизни. Первым в своей семье он окончил старшие классы. Работал дворником, чтобы заработать на колледж. Работал дворником и судебным клерком, чтобы заработать на юридический факультет. Потом были успешная карьера в юриспруденции, удачный подъем по шаткой политической лестнице. Все это помогло ему не меньше, чем его рост. Правда, журналисты никогда не упоминали, как удачно он женился – на дочери старшего партнера, которая забеременела от него во время празднования Рождества, как потом амбиции его жены и ее родителей продвигали его вперед и наверх. Это было уже не так интересно.

Мужчина на полу, лежащий возле обитого гобеленовой тканью кресла с подголовником, спросил что-то на языке, который Рубен принял за немецкий. Вице-президент ответил: «Не знаю».

Переводчик Гэн лежал совсем рядом с господином Хосокавой. Он что-то прошептал в ухо своему боссу, и тот закрыл глаза и едва заметно кивнул головой. Рубен совсем забыл о господине Хосокаве. «С днем рождения вас, сэр, – сказал он про себя. – У меня такое впечатление, что в этом году мы с вами вряд ли построим завод». Совсем недалеко от них лежала Роксана Косс со своим аккомпаниатором. Она выглядела, если такое вообще было возможно, даже лучше, чем накануне вечером. Волосы ее разметались, кожа блестела, словно певица наслаждалась долгожданным отдыхом.

– Как вы себя чувствуете? – тихо спросила она по-английски и дотронулась ладонью до собственного лба, показывая, что волнуется из-за его раны.

Из-за того ли, что он давно ничего не ел, или от усталости и потери крови, а быть может, из-за начавшейся инфекции вице-президенту показалось, что он вот-вот потеряет сознание. То, как она касалась своего лица, потому, что не могла встать и коснуться его лба, видение того, как она встает и все же касается… вице-президент осел на пол, уперся в ковер ладонями, наклонил голову и сидел так, пока головокружение не прошло. Он осторожно заглянул Роксане Косс в глаза: теперь в них читался ужас.

– Со мной все в порядке, – прошептал он.

В этот момент он заметил аккомпаниатора, с которым было явно не все в порядке. Казалось бы, если Роксана Косс способна проявить сочувствие к вице-президенту, то она уж точно должна позаботиться о человеке, который лежит рядом с ней. Его бледность имела явственно сероватый оттенок, и, хотя глаза были открыты, а грудная клетка чуть вздымалась, тело словно оцепенело, и это вице-президенту совсем не понравилось.

– Что с ним? – спросил он, указав пальцем на аккомпаниатора.

Роксана Косс посмотрела на лежащего рядом с ней, словно впервые его заметила.

– Сказал, что у него простуда. Мне кажется, он просто слишком нервничает.

Ее еле слышный шепот привел вице-президента в изрядное волнение, пусть он и не разобрал всех слов.

– Переводчик! – крикнул командир Альфредо.

Рубен Иглесиас хотел было подняться и протянуть руку Гэну, но тот был моложе и его опередил – вскочил на ноги первым и сам протянул руку вице-президенту. Потом взял его под руку, как будто Рубен Иглесиас внезапно ослеп, и повел по комнате. Как быстро формируются привязанности в чрезвычайных обстоятельствах! Какие безумные мысли приходят человеку в голову! Вице-президенту уже мерещилось, что Роксана Косс – любовь всей его жизни, что Гэн Ватанабе – это его сын; что его дом больше ему не принадлежит и что его жизни, то есть тому, что он считал своей жизнью, его политической карьере, пришел конец. Интересно, подумал Рубен Иглесиас, все заложники на свете чувствуют то же самое, что и он?

– Гэн, – сказал Месснер и мрачно потряс его руку, будто выражал соболезнования, – вице-президенту необходима медицинская помощь. – Он сказал это по-французски, чтобы Гэн перевел.