Куратор - Оуэн Кинг

зеленых кожаных переплетах. За панорамным окном широкой сизой веной извивалась Фейр.

В креслах у стола сидели двое – так, наверное, сиживали прежде юристы в частных беседах с главным судьей. Один из присутствующих был в военной форме; золотые галуны с кисточками на плечах указывали на офицерское звание, а медали и нагрудные нашивки позволяли догадаться, что это не кто иной, как генерал Кроссли, командующий вспомогательным гарнизоном. От этого Роберт опешил и мгновенно переоценил ситуацию, покосившись на Ван Гура. Сержант не скрываясь ухмылялся, наслаждаясь удивлением Роберта.

Напротив Кроссли восседал тучный человек в ослепительно белом пиджаке, словно только что вернувшийся с катания на лодке на Королевском пруду; этот был явно гражданский. Собеседники курили сигареты и потягивали прозрачную коричневую жидкость из бокалов граненого хрусталя. Кроссли сидел прямой как шомпол, с кислым лицом, зато человек в белом выходном костюме пребывал в великолепном настроении, выпуская сизый дым длинными струями.

– …жиденький творог – единственное, что он может удержать в желудке. Жив, можно сказать, единым творогом, – говорил он. Повернувшись на звук открывшейся двери, толстяк воскликнул: – А, нашли секретаря!

Он жестом показал Роберту обойти стол и присесть. Ручки, чернила и бумага уже были приготовлены.

Едва Роберт опустился в кресло судьи, толстяк в белом пиджаке выжидательно взглянул на генерала. Генерал сверился с запиской, убрал ее в карман и приступил к формальному интервью. Широкое лицо и волна светло-желтых волос надо лбом у «белого пиджака» казались очень знакомыми, но лишь когда тот официально представился Рональдом Джоном Вестховером, Роберт понял, что перед ним не кто иной, как министр финансов смещенного правительства.

Кроссли попросил Вестховера дать анализ финансовой ситуации в стране.

Вестховер, покряхтев, кивнул, словно признавая справедливость этого вопроса, и начал с общих фраз, что для вникания в подробности понадобится не один вечер.

– …баланс наличности уже некоторое время оказывался неблагоприятным, и это могло создать определенные неудобства…

Вестховер перевел стрелки на главного министра и советников Короны, принимавших решения с целью личного обогащения, однако напрямую их в коррупции не обвинил.

– …в одних случаях распродавались права на разработку месторождений полезных ископаемых, в других – акции и облигации, но распродавались так, чтобы, пока текли народные денежки, неплохой ручеек струился бы в карманы отдельных личностей…

Вестховер не преминул подчеркнуть падение доходности военных контрактов с франками в свете недавних сокрушительных поражений на поле боя:

– …если вы одалживаете свою армию по правильной цене, вы получите прибыль при любом раскладе. Хоть всех солдат перебьют начисто, свои деньги вы заработаете. При этом нельзя отрицать, что вы заработаете гораздо больше, если вас не перебьют поголовно, потому что в таком случае неминуемы расходы на набор и обучение новобранцев, а от этого страдает маржа, как вы сами понимаете…

Здесь Вестховер отступил от темы и высказался по поводу состояния ума Гилдерслива:

– Как ни уважаю я его за смелость и способность привлекать к себе симпатию огромных людских масс, Гилдерслив стар и болен и, чего греха таить, никогда не умел быстро ориентироваться в обстановке…

В заключение Вестховер изложил свою версию убийства Йовена.

– …этот сумасшедший снова начал меня провоцировать. К сожалению, мой человек оставил пистолет в кармане, откуда я смог выхватить оружие, когда у меня вскипела в жилах кровь. Даже держа пистолет в руке, я не намеревался застрелить этого психа, но он уставился на меня в упор. Я вздрогнул от негодования – как он вообще смеет смотреть мне в глаза! – палец самопроизвольно дернулся и надавил на спусковой крючок. И вот злодей мертв. Я пришел в ужас – мне до сих пор не по себе. Конечно, в этом нет моей вины, ведь он был записным хамом и необузданным босяком. Кто поручится, что он не впился бы в меня зубами? Он же взбесился. Это все речная вода, которая отравляет кровь в прибрежных районах, кишащих подобными вырожденцами! Но в глубине души меня до сих пор терзает сожаление. – Министр нахмурился и жестом показал недоверчивое изумление, поведя пальцами куда-то вбок. – Видимо, на миг я заразился его безумием.

Ночная мгла за окном начала редеть, когда генерал вновь сверился с запиской, в которую поглядывал всю ночь, – она была написана, как заметил Роберт, очень жирно и красными чернилами, – и объявил, что на сегодня пора заканчивать. Лейтенант собрал и выровнял исписанные листы и оставил их на столе. Когда Ван Гур повел его к выходу, генерал и министр налили себе по последней.

В холле человек в ливрее, свернувшись, спал на скамье.

Δ

Выйдя из здания суда, Роберт и сержант остановились у каменного тигра. Было по-летнему тепло, и многие солдатские палатки, разбитые на травянистых участках между полосками брусчатки, стояли с открытыми клапанами. Из одной долетело сонное бормотанье:

– Ну Маргарет, не упрямься…

Роберт не сразу смог вытянуть сигарету из портсигара, настолько он был ошеломлен услышанным. «Ведет себя как ни в чем не бывало! Вестховер продолжает делать вид, что это не его вина, раз он убил того посудника». Министра финансов оправдали на том основании, будто он действовал в порядке самообороны, но правда жила в упорных слухах и всплывала в анонимных памфлетах и граффити. Убийство Йовена послужило триггером, подстегнувшим тайные антиправительственные митинги среди студентов, докеров и представителей других профсоюзов. Если богатого человека можно безнаказанно убить посреди улицы в присутствии целой толпы свидетелей, на какое же правосудие надеяться остальным?

Ван Гур нагнулся, чиркнул спичкой о брусчатку и поднес к сигарете Роберта.

– Да, это гнусно, сэр.

– Благодарю вас… Я и понятия не имел, что он под стражей. Я думал, он сбежал.

– Если просочится слушок, парни его вздернут. Вот почему требовалось все сделать конфиденциально.

– Разумеется, я никому не скажу.

– А заманчиво бы подвесить его повыше, сушиться на солнышке! Но не сейчас. Конченый тип. Я участвовал в обыске в его особняке. Своеобразные пристрастия… И ведь даже не скрывал. Говорить неохота. – Сержант с сожалением покачал головой.

Роберту стало любопытно, но спросить, не показавшись похотливым, он не мог.

– В любом случае, – продолжал Ван Гур, – надо сперва выяснить, куда сгребли самое дерьмо. Прижмем его малость.

– Он не выглядит сколько-нибудь напуганным. Вы слышали, как он рассказывал об убийстве?

Как всегда, когда речь заходила о покойном владельце фарфоровой фабрики, Роберт вспоминал сервиз в своем фамильном имении, где тарелки украшало изображение жеребца на лугу. Роберт убеждал себя, что у родителей сервиз в одну краску, а не в три цвета, как у тщеславного министра. Его родители не отличались жадностью, но они жили как в шорах. Отец много лет