Куратор - Оуэн Кинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вернувшись в холл, сержант обратился к кучеру:
– А вот теперь я хочу, чтобы ты мне кое-что сказал.
– Валяйте, – отозвался кучер. – Мне все равно больше делать нечего.
– Я похож на человека, который ни бельмеса не смыслит в книжках? – спросил Ван Гур.
– В каком смысле?
– В прямом. Меня можно принять за неграмотного?
Едва заметный прищур щедро приправил сомнением и без того циничную физиономию кучера.
– Да нет, необязательно…
А что ж тогда «лейтенант» Барнс, этот школяр, чье истинное звание по жизни чуть ниже уличного дерьма, – один день провел в действующей армии и позволяет себе мнения насчет Ван Гура! – предположил, что тот не умеет читать, хотя без грамоты сержантом не сделаться, этого требует устав!.. Барнс с его высокомерием вызывал у Ван Гура меньше отвращения, чем Вестховер с его костями, но тоже задел сержанта за живое. Ван Гур привел Барнса записывать трепотню Вестховера только потому, что бывшему министру комфортнее болтать в присутствии человека, похожего на секретаря, а еще потому, что после идиотской затеи с каким-то психическим сообществом сержанту показалось, что они со школяром поладили. А это ничтожество смотрит на него свысока, и это после того, как Ван Гур оказал ему услугу, подписав бумагу для его шлюхи и отдав в ее распоряжение целый особняк!.. Такая грубость уязвила Ван Гура в самое сердце, и не в последнюю очередь своей небрежностью: он не такой человек, чтобы позволить на себя плевать! А потом лейтенантишка еще набрался смелости предложить свою шлюху в качестве компенсации, будто Ван Гуру нужно его разрешение!
– Хотя я бы не удивился, – запоздало добавил кучер, прервав мысли сержанта. – Не обижайтесь, но вы не похожи на книжного червя, – хохотнул он. – Хотя куда уж мне разбирать. Я живу в коридоре.
Резким движением сержант протянул ему запечатанное послание.
Вместо того чтобы сразу же принять конверт, кучер задержал взгляд на изумрудной запонке Ван Гура.
– Красивая вещица. Дорого платили?
Запонки достались сержанту даром, и кучер это прекрасно понимал. Платить пришлось другому – тому, кто недостаточно проворно уступил изумруды. У Ван Гура от природы был низкий порог терпения дерзости.
Но он устал. Бросив конверт на колени кучеру, он приказал:
– Отнесешь по этому адресу. Тут коротко про твою ситуацию. Там запишут твои данные на случай, если нам понадобится еще с тобой потолковать, возьмут с тебя присягу на верность и отправят восвояси.
Кучер ухмыльнулся:
– И все, что ли? Вы меня битые сутки ради этого продержали?
Ван Гур устал, но не настолько, чтобы спустить такое. Он еле сдерживал бешенство. Если придется проучить этого типа, свидетелей все равно нет.
– Ты мне грубишь, что ли? – спросил он.
Ухмылка кучера исчезла.
– Вовсе нет.
– Мне грубить не надо. – Ван Гур побарабанил пальцами по рукоятке своего пистолета.
Взгляд собеседника на секунду зафиксировался на шевелящихся пальцах сержанта и быстро обвел пустой холл.
– Я не грубил.
Сержант по-прежнему стоял над ним.
– Потому что я этого не потерплю. А я могу быть грубее тебя, поверь.
– Я того, – решился кучер, – я тогда, пожалуй…
– Да уж, пожалуй. Вонючий грубиян. – Ван Гур щелкнул по высокой тулье кучерского цилиндра – он отозвался глухим щелчком – и не пошевельнулся. Чтобы встать, кучеру пришлось скользнуть задницей по скамье вбок, подальше от Ван Гура. Поднявшись, он попятился к выходу, помахивая запечатанным листком.
– Я сразу туда сейчас, – заверил он. – Я этот адрес знаю. Я туда министра возил. Угол Малого Наследия. Это же посольство, да?
– Ага, – отозвался Ван Гур. – Было посольство.
Два очка горняшке в чепчике
Из гардероба в комнатах, принадлежавших прежде сынку министра королевского правительства, Ди реквизировала две большие сумки. Если большинство студентов на волне всеобщего воодушевления записались в волонтеры, то министерский сынок остался верным своему классу и дал тягу из кампуса.
Уложив в сумки свое скромное имущество, она прибавила постельное белье сбежавшего сынка, кое-что из его одежды и разные мелочи, которые, по здравом размышлении, могли оказаться небесполезными. Она поискала денег в обычных местах, но безуспешно. В ящике тумбочки лежала опасная бритва и, к брезгливому неудовольствию и недоумению Ди, человеческий зуб. Бритву Ди взяла, зуб оставила.
Заперев за собой комнаты, она вернулась в общежитие для прислуги. В кухне она взяла кое-какой бакалеи, а в кладовке – щетки, мыло и мастику для пола. Все это тоже отправилось в ее новые сумки.
Одна из горничных, Бетани, вошла в кухню и тихо ахнула, увидев, как Ди распоряжается в кладовой.
– Дора, это же не твои сумки!
– Теперь мои, – отозвалась Ди. – Я нашла новое место и сюда не вернусь.
Бетани была нескладной долговязой девушкой с длинным подбородком, костлявыми локтями и большими ступнями. Она выглядела и держалась так, словно ее с силой тряхнули, так что кости ссыпались внутрь, и сложили заново. Как большинство девушек из университетской обслуги – да и сама Ди, – Бетани была сиротой и выпускницей Ювенильного пансиона. Ди считала, что перетрясли ее именно там.
– Чего еще за новое место? Какое такое новое место?
– Просто место, и все. Ты тоже давай о себе подумай. Университет закрылся и непонятно когда откроется, какой смысл здесь оставаться?
– Но в городе опасно! По улице утром проходила кавалерия, еще до рассвета, – сказала Бетани.
– Значит, патрулировали город. Кому-то надо поддерживать порядок, пока все не уляжется. Мой друг из волонтерского корпуса говорит, что они планируют сформировать новое, более честное правительство. Ты же читала памфлеты!
– Ах, твой дружок? Твой мистер Барнс?
Брак Бетани был одним из жалких предметов ее гордости. Ее муж, Гид, немолодой человек, зарабатывал на полунищенское существование, присматривая за терьерами господина ректора. Бет однажды угораздило обмолвиться, что, обучая щенков, Гид порой даже спит в питомнике. Отвратительные издевки прочей прислуги не замедлили принять вполне предсказуемое направление, но Ди предупредила главную заводилу, что травлю надо прекращать.
(«А с чего бы нам над Бет не позабавиться?» – возмутилась девица. «Вот отделаю тебя совком для угля, тогда поймешь», – ответила Ди, и издевки сразу сошли на нет.)
Ди была разочарована, но не удивлена неблагодарностью Бетани: когда тебя трясут изо всех сил, внутри отбиваются и отлетают куски. Остаток жизни из тебя торчат режущие кромки да острые углы.
– Верно, – сказала она, в упор глядя Бет в глаза. – Мой друг.
Бетани нахмурилась и опустила взгляд на плитки пола, который каждая из них мыла, стоя на коленях, бесчисленное множество раз.
– Пара этих, с зелеными повязками, приходили к Гиду спрашивать о
