РодиНАрод. Книга о любви - Александр Староверов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот за себя и говори. Ты точно сука старая и гадина, а меня не трожь. Я Пуля Молотова – отважная партизанка и разведчица – всегда ходила с гордо поднятой головой. Я никого не боюсь, ни перед кем не унижаюсь. Я знаю, как бороться с любой системой. Я, между прочим, училась на террористических курсах КГБ для освободительных движений в борьбе за мир во всем мире. Училась и была лучшей ученицей под именем Сильвы Де Лакастенды из Никарагуа. Ой, вспомнила, Пульхерия, я же правда там училась. Вспомнила, выздоравливаю, вспомнила…
– Разведчица-минетчица с гордо опущенной к ширинке головой. Минздрав предупреждает: сифилитическая ангина не лечится и вызывает крайне опасный гной в организме. Таким, как ты, не жить при коммунизме.
– Вспомнила! Ты не собьешь меня, старая сволочь. Прорвало плотину, может, инсульт помог, может, бог. Неважно. Воспоминания гудят в голове, нет, в затылке они гудят. Но еще секунда, и попадут в голову, и я вспомню, вспомню себя. Голубчик, вы слышите этот гул? Голубчик, где вы? Я же знаю, это все благодаря вам. Я знала, я верила с первого мига, как вас внутри себя почувствовала, верила, что получится на этот раз, что вспомню, выздоровею. Спасибо вам, голубчик. Итак, я готова. На чем мы с вами там остановились? Ах, да, конечно, конечно … Гагарин.
…от избытка счастья, от чувства распирающего я спотыкаюсь, отталкиваюсь от земли и лечу. Мне кажется, в космос лечу. Но нет, не в космос. Журчащие бессвязно, счастливые ручьи быстро приближаются, но тут меня подхватывает… меня подхватывает… Меня подхватывает ОН, а точнее, они… Руки. Я хорошо их запомнила: большие, в закатанных рукавах желтой рубашки, с горными хребтами тянущихся к запястьям мышц, с петляющими между скал мускулов венами, загорелые, светло-бурые, как земля, растворенная в молоке, покрытые темно-золотыми волосками червовой масти руки. Я лечу прямо в них, я ничего, кроме них, не вижу. Хозяин рук стоит спиной к блистающему апрельскому солнцу, и кажется, мне кажется, что руки растут из солнца. Солнечные руки подхватывают меня, я успеваю заметить раскрывающиеся, как тяжелые бутоны, ладони с длинными, светящимися теплым розовым светом пальцами и, словно Гагарин, взмываю вверх, к небу и солнцу. Я не вижу лица спасителя, только темное пятно и солнечный нимб вокруг большой головы.
– О, ребята, космонавтка прилетела, – говорит обладатель головы с нимбом. Парни вокруг смеются здоровым жеребячьим смехом образцовых советских физкультурников и комсомольцев. И я смеюсь. Это же смешно, что космонавтка. ОН несет меня на удивительных, вытянутых вперед руках. Я счастлива. Как и все рядом, я по-настоящему счастлива. Потому что простой советский парень Юра Гагарин полетел в космос, потому что все не зря и будет теперь по-другому, потому что существуют на свете такие удивительные крепкие и теплые руки.
– Эй, космонавтка, – смеется несущий меня парень, – тебе не низко? Давай на Марс, повыше.
Он поднимает меня к небу и солнцу и усаживает к себе на плечо. Он сильный, этот парень с волшебными руками и солнечным нимбом. Люди, идущие рядом, подхватывают его слова, бросают в воздух головные уборы, кричат: «Даешь Марс, даешь, дае-о-о-ошь!» Через минуту вся улица скандирует: «Да-ешь Марс, да-ешь Марс! Ура-а-а-а-а!!!» А я сижу выше всех на плече простого и такого же солнечного, как Юра Гагарин, русского нашего парня и тоже кричу: «Даешь, дае-о-о-о-шь!» Мне хорошо сидеть у него на плече, не стыдно совсем, приятно даже. Костями, тазобедренными косточками сквозь упруго пружинящую девичью попу я чувствую его твердое и такое надежное плечо. Надежное плечо советского человека. Он мне как брат сейчас, все мне как братья и сестры. Он, может, капельку меньше, чем все, но все равно ничуточки не стыдно. А приятно и сладко сидеть вот так. Немножко дух захватывает, словно на карусели в парке Горького. Под ложечкой немножко сосет, и щекочет в животе. Но не стыдно, не стыдно совсем. Гагарин в космосе!
– Оттого, что дура кричит «ура», она все равно остается дурой. Так и загнется тупой коровой, даже если горло от крика сорвется. Прорвой своей, утробой почувствовала мужика и потекла, как сучки во время течки. Шлюхи всегда танцуют… всегда танцуют от печки, а в печке плавится их манда. Истекает пахучим соком, и вся эта романтическая ерунда выходит шлюхам впоследствии боком. Абортом, выкидышами, перевертышами, опарышами на гниющем теле. Дура ты, Пуля. Что ты наделала? Что ты сделала? Ла-ла. Ла-ла…
– Не волнуйтесь, голубчик. Я вижу, вам крайне неприятны эти пошлые слова старой злобной твари. Но не нервничайте, это она от страха и зависти, что я вспомнила. Ничего… не получится у нее ничего, и ни у кого не получится отнять у меня эти полчаса счастья. Чего бы потом ни было, как бы жизнь ни обернулась, но счастье было. Голубчик, мне помирать скоро, жизнь сделана, высечена на душе кайлом железным, залапана скользкими холодными пальцами, заплевана, загажена, испоганена беспощадным временем и такими же людьми. Но полчаса, но лучик солнца апрельского и удивительные руки, несущие меня 12 апреля 1961 года по улице Горького, отнять не сможет никто, даже она. Так что не надо переживать. Послушайте лучше, что дальше было.
Его звали Игорь. Сказал, что работает мастером в цеху на электроламповом заводе. Только что институт окончил. Улыбчивый, красивый. Пригласил меня в кино. А почему бы и не сходить? Я и раньше с ребятами в кино ходила, так, чисто по-дружески. Тем более с таким красавцем. Пусть девчонки обзавидуются. Мечта комсомолки, под два метра, широкоплечий, с каштановыми вьющимися волосами и светло-серыми, цвета тающего на солнышке последнего весеннего снега, глазами. Почему-то страшно было смотреть ему в глаза. Стучало сердечко, и хотелось отвести взгляд. Почему-то было очень страшно, голубчик… Мы договорились встретиться на следующий день, и я побежала в общагу готовиться к экзаменам. Ночью мне приснился ОН. Он играл в волейбол на пляже в Серебряном Бору, а я с подружками стояла рядом. В плавках он выглядел еще лучше, к удивительным рукам прилагалось роскошное тело спортсмена и защитника Родины. Мы с девчонками яростно болели за него, и он нас не подводил. Раз за разом заколачивал мячи на сторону соперника. Наконец настала его очередь бить подачу. Он пошел в угол площадки, взмахнул красивой рукой и… я увидела, что вместо мяча, обхватив руками коленки, в позе эмбриона над ним зависла я. Он смотрел на меня своими невозможными, почти белыми, глазами, а я висела, покачиваясь, и ждала, и душа моя уходила в пятки, и сердце трепыхалось где-то внизу живота, и сладко замирало сердце. «Если он меня ударит, – загадала я во сне, – то одно, а если поймает в свои удивительные руки, то другое». Что одно и что другое, я и сама не знала. Игорь помедлил четверть секунды, а потом звонко хлестнул меня ладонью. Я взметнулась свечкой в небо, разбила небо, больно ударилась о ледяную непроглядную темень и проснулась. Было очень обидно, от обиды я даже решила не идти ни в какое в кино. На переменке между лекциями, однако, не выдержала и, стесняясь, рассказала о видении подружкам.
– Может, это знак? – спросила я у девчонок. – Может, он не наш человек, не советский? И не надо мне с ним по кино расхаживать?
– Пулька, влюбилась, влюбилась, – весело загоготали они. – Наконец-то пал последний бастион империализма. Влюбилась Пулечка, небеса на землю рухнули. Юрка Гагарин проткнул ракетой небеса, и Пулька влюбилась. Ура-а-а-а!!!
– Да ну вас, дурочки, – надулась я и назло дразнящимся девчонкам решила – пойду в кино. Докажу им и себе, что нет ничего такого. И не верят советские правильные девушки-комсомолки в дурацкие сны. Пойду!
Я любила эти наивные советские черно-белые фильмы, где добро боролось со святостью, где честные, правильные парни совершали трудовые подвиги, и в этом им помогали их принципиальные бойкие подруги. А в конце на вершине только что построенного прокатного стана герои дарили друг другу целомудренный поцелуй. И герой мечтательно говорил:
– Эх, Машка, вот и еще один прокатный стан мы построили, а сколько их еще впереди?
– Вся жизнь впереди, Васенька! – отвечала ему героиня. – Любовь впереди, труд впереди, коммунизм впереди.
И они смотрели счастливыми, наполненными благородством глазами в дымчатую индустриальную даль, где вырастали новые трубы новых прокатных станов. И звучала бравурная духовая, но со скрипками музыка. И появлялись на этом фоне два коротких слова – КОНЕЦ ФИЛЬМА. Я любила такое кино. Я жила в нем. Смешно сказать, но я ни секунды не сомневалась в правдивости подобных сюжетов. Это была моя жизнь, мое будущее, и я сознательно к нему готовилась. Пересматривала фильмы много раз, всегда замирала от восторга и плакала на финальной патетической сцене. «Любовь впереди, труд впереди, коммунизм…» Как тут не заплакать? С Игорем рыдать не вышло. Где-то в середине фильма, когда устаревший главный инженер, перестраховщик Лебёдкин надсмехался над рационализаторскими предложениями молодого рабочего Петрушичкина, Игорь накрыл своей лапищей мою ладошку. Парни и раньше пытались лапать меня в темноте кинозала. Что с них взять, с несмышленышей глупых? Получали локтем под ребра и сразу осознавали свои ошибки. Мужчина все-таки агрессивное существо, а правильная советская девушка должна тащить это существо вперед, к победе коммунизма. И не за половые органы цепляясь, а за сердце большевистское и марксистско-ленинское сознание. Так, по крайней мере, героини из фильмов делали, и у них получалось. И у меня получалось. Но Игорь… он положил руку не так, как мои однокурсники, робко сопя, осторожными перебежками пальцев со своего подлокотника кресла. Нет, он накрыл мою ладонь по-другому, как право имеющий. Я не могла, не хотела спорить с этим его правом. Невозможно было спорить. Со мной начали происходить странные вещи. От его руки били электрические разряды, не сильные, но приятные. Они перескакивали на мою ладонь и поднимались выше, щекотали легонечко подмышки, обволакивали соски и стекались куда-то в район солнечного сплетения. Новое сплетение во мне образовалось, совсем не солнечное, я чувствовала, что не солнечное, а какое – понять тогда не могла. Я перестала следить за фильмом. Черно-белые картинки на экране показались вдруг фальшивыми и смешными. Какие прокатные станы, что за рационализаторские предложения, к чему все это? Как иллюстрации к букварю. Ложь! Правда сплеталась и набухала у меня внизу живота в несолнечном сплетении. Правда была в ладони Игоря, бьющей током. О, это была страшная правда. В ней был мой серый детский дом, голод, пропитанные первой менструальной кровью трусы в 11 лет. Слова воспитательницы: «Не волнуйся, Пуля, это давалка растет». Одноклассница Манька с вечно спущенным чулочком, стоящая на коленях, уткнувшись лицом в пах однокласснику Вите. Ночные стоны соседки по общежитию Верки из-под натянутого на голову одеяла. Все, чего боялась, все, от чего бежала, было в этой правде. И все же правда оказалась прекрасной. Апокалипсис, конечно, но и срывание всех покровов в соответствии с буквальным переводом этого слова. Понимание своей собственной сути и предназначения. Из последних сил, как полупарализованная старуха, я шевельнула пальцами и медленно вытащила руку из ладони Игоря. А он даже не заметил, смотрел фильм, живо реагировал на сюжет, похохатывал. Вы понимаете, голубчик, он даже не заметил! После всего того, что было с нами… со мной… Его уверенность в себе, в своем праве трогать меня, когда захочется, окончательно раздавила меня, вернула в состояние беспомощной сироты, от которого я почти вылечилась за годы в Москве. И когда он, смеясь над глупым инженером Лебёдкиным, обнял меня за плечи и, кажется, засунул большой палец руки под лифчик и начал больно шуровать им, я уже не сопротивлялась. Я не могла сопротивляться. Несолнечное сплетение в моем животе выросло до чудовищных размеров и поглотило меня всю. Я положила голову ему на плечо и закрыла глаза.