Первенец. Сборник рассказов - Борис Макарович Оболдин

когда тебе от роду целых шесть недель. Еще смежены веки, еще пребывает в сладких объятиях безмятежности крохотная, хрупкая плоть, но уже кто-то щекочет ресницы и ноздри, легонько пощипывает щеки – пробуждайся, дитя, мы все тебя ждем!

Сейчас – сейчас. Нужно только сделать большой вдох и можно открывать глаза. Ах, это ты, Солнце! Это ты так ласково щекочешь ресницы! А еще есть Небо, наполненное до краев прозрачным воздухом, насквозь пронизанное неописуемой голубизной. Это оно, Небо, легким морозцем пощипывает щеки. Еще! Я хочу еще! А кто это такой огромный, разноцветный, такой теплый и такой ласковый – ласковый? Это ты, Мир! Ты есть! А я? Я тоже есть? Я тоже есть! Надо поскорей заявить о себе. Звук.., крик.., сладчайшая музыка детского агукания, без которой вся гармония Мира несовершенна, убога. И Мир внимает этой музыке, отвечает ей нескончаемой игрой света, безудержным оркестром звуков и запахов. О, это великие мгновения. Вот сейчас, в эти мгновения, рождается удивительная симфония, самая прекрасная симфония Вселенной – Жизнь! И быть той Жизни вечной. Порукой тому – Ангел Небесный. Это Он стоит у изголовья, тихо улыбается и протягивает прекрасную ладонь, от которой исходит сияние, мягкое и теплое, как молоко матери. Да ведь Он любуется мной! Наверное, это Он подарил мне этот Мир! А, может быть, я и есть подарок этому Миру? И, вдруг, проникает в это, еще только – только пробуждающееся сознание ощущение собственной значимости и от того наверное еще старательней звенят младенческие рулады, настойчиво призывая к себе мать. Мать, простоволосая, в наспех наброшенной на плечи душегрейке, истомившаяся от ожидания встречи, с сияющими глазами, уже спешит, спешит: «Ванечка, Ванюша, дитятко мое ненаглядное…». Вот оно, долгожданное прикосновение самых ласковых, самых надежных, самых нужных рук на свете. Материнские руки проворно проникают под одеяльце, под пеленки, касаются тугой и гладкой попки – сухо.

– Что же ты кричишь, мой маленький? У нас с тобой все хорошо.

И надо бы идти в тепло – уже пора, уже изнывает грудь в сладком предчувствии предстоящего кормления, уже пронизывает материнское тело нетерпеливое желание прижать к себе этот теплый комочек, столь прекрасный в своей малости и незащищенности. И надо бы идти, да уж больно хорош мартовский полдень. Внезапно, неожиданно для самой себя, повинуясь какому – то озорному чувству, женщина расстегивает кофту, блузку и тут же чувствует, как властно и требовательно теребят маленькие десенки сосок. Мать прикрывает глаза и тихо – тихо смеется. Счастье, простое женское счастье, столь долго обходившее ее стороной, обретало зримые черты в ее младенце.

– Вы слышали, коллега? Гитлер аннексировал Судетскую область. Каково? Бедная, бедная Чехословакия.

– Гитлер? А кто это?

Александр Флеминг очнулся, встряхнул головой, энергично потер виски, как бы заталкивая цифры, формулы, диаграммы вглубь себя: «Ах, да. Это же германский то ли президент, то ли премьер – министр».

– Канцлер – мягко поправил профессор Ройс.

Флеминг виновато улыбнулся, извиняясь за столь вопиющую неосведомленность в вопросах политики.

«Самое печальное – продолжал профессор Ройс – это то, что наш лорд Чемберлен и француз Даладье поставили свои подписи под актом об аннексии. О чем они думают? Сначала Австрия, теперь Чехословакия.… Не нравится мне все это».

– Да, да. Все это весьма печально… – как-то отрешенно произнес Флеминг.

Он уже вновь погрузился в свои мысли.

«В конце концов, по большому счету, мне нет ни какого дела, ни до Гитлера, ни до Чемберлена. Я в этом ни чего не понимаю, да и не желаю понимать. Я микробиолог, и я хочу, чтобы мне не мешали работать. До сегодняшнего дня это было возможно и будет возможно впредь», – так хотелось ему думать. Однако, в глубине души он сознавал, что лукавит перед самим собой, уподобляясь тому страусу, который, зарыв голову в песок, считает, что отгородился от всего и вся. Даже здесь, в Лондоне, проводя по шестнадцать часов в сутки в лаборатории, оставляя себе время только для сна, профессор чувствовал, что в Европе что-то происходит, какая-то скрытая угроза висела в воздухе. Он вдруг вспомнил, что уже больше года нет сообщений от Герхарда Домагка, блестящего немецкого биохимика, ученого с мировым именем. И это, не смотря на то, что ему регулярно отсылались академические бюллетени и протоколы заседаний научных обществ, членом которых он состоял. Зато в Лондоне появилось много эмигрантов из Германии: музыкантов, врачей, ученых – главным образом евреев. Припомнилось и то, что в научные лаборатории стали поступать военные заказы, некоторые из которых были весьма сомнительного свойства, не говоря уже о назойливости самих представителей военных ведомств. Из фактов, на которые он не обращал ранее внимания и не связывал их ни с какими событиями, натренированный мозг ученого услужливо выстроил стройную цепочку причин и следствий.

«А ведь прав Ройс. Похоже, скоро надо ожидать большую европейскую драку. Как это все некстати, не вовремя».

Вчера Александр Флеминг закончил серию экспериментов с полученным им биологически активным веществом, а сегодня он уже точно знал, что стоит на пороге открытия. На пороге… Легко сказать! Для того, чтобы перешагнуть этот порог, понадобится еще года два-три титанического, всепоглощающего труда и совершенно недопустимо, чтобы какие-то внешние обстоятельства помешали бы ему завершить однажды начатую работу.

Он шел к этому дню долгие шестнадцать лет. Шестнадцать лет назад, молодой ассистент кафедры микробиологии Пастеровского института Александр Флеминг сделал свой выбор – он будет бороться с инфекциями. Он даже знал, по какому пути он пойдет. Нет-нет, не будет ни каких опытов с химическими препаратами, ни какой химиотерапии. Его концепция основывалась на тривиальном научном факте – различные микроорганизмы, находясь в одной питательной среде, взаимодействуют друг с другом и каждый выделяет какие-то вещества, которые стремятся подавить «соседей». Факт этот был известен давно, но, поскольку, ни кому не было ясно, что это за вещества и как их использовать, интерес к ним угас. Для молодого ученого, к тому же прекрасного препаратора, самоуверенного, полного сил и надежд, открывалась ни кем не тронутая целина, густо поросшая хаосом разрозненных фактов, догадок, просто домыслов, с редкими былинками экспериментов. И он готов был поднять эту целину. Нужно только выделить эти вещества, очистить их от всякого рода примесей и определить, какой вид болезнетворных бактерий они подавляют. Тогда ему казалось, что это несложно. Однако, на получение первых обнадеживающих результатов ушло четыре года. Ему удалось – таки выделить из слезной жидкости некий фермент, который разрушал микроорганизмы. Флеминг назвал его фермент лизоцима. Препарат был рекомендован для клинических