Первенец. Сборник рассказов - Борис Макарович Оболдин

двигаться на восток ускоренным маршем, к шести часам утра пятницы вернуться в подразделение с донесением об имеющихся на маршруте естественных препятствиях. А в пятницу утром накрыла нас фашистская артиллерия. Видать, в обозримых пяти верстах, мы действительно были самым приметным соединением и с воздуха хорошо просматривались. Авиация же и навела на нас артиллерию. Утюжили нас крепко. И стар, и мал – все маму родную вспоминали. После той бомбежки не досчитались мы пятидесяти шести бойцов. Светлая им память! Федюнин, хоть и припоздал, но данные принес обнадеживающие: в семи километрах на юго-восток протекает речка Колоть, шириной тридцать метров, западный берег пологий, восточный – на взгорке. Лучше и не придумаешь. Выделил я ему отделение из бойцов, кто покрепче и приказ отдал – выдвигаться спешным маршем к реке и начинать готовить плавсредства для раненых и неумеющих плавать. Остальные, хоть и шатались от усталости, но шагу тоже прибавили. Вскоре, еще одно обстоятельство проявилось – немцы нас донимать перестали. С одной стороны, вроде и хорошо, да чуял я, что неспроста это. А когда сообразил, в чем дело – уже поздно было. У немца-то карты добротные были, знал он про речку Колоть. Вот и решил он нас до берега допустить, а потом, не давая нам времени на переправу, прижать к воде, да возле воды разом с нами и покончить. Так оно и вышло. Едва к берегу подошли – они и затарахтели. Тут бы нам и конец – стали мы готовить себя к последнему бою».

Пауза. Что-то часто генерал курит. А ведь приказ ректора есть – курить в специально отведенных местах.

«Да. В ту памятную среду прибился к нам с двумя бойцами сержантик один. Из минометчиков. Как-то он мне сразу не понравился. От окружения спасается, а за собой на волокуше под брезентом какое-то барахло тянет. И у ребят его вещмешки оттянуты были не в меру. Принять-то я их принял, но приказал – барахло оставить. А когда фашистская бронетехника нас у воды донимать стала, этот сержант побежал к подводам. Были у нас две подводы для тяжелораненых. Без лошадей, правда. На солдатской тяге. Стал он раненых ребят шевелить, боль им доставлять. Ну, я и взбеленился. Взбеленился, да тут же и остыл. Он брезентуху свою из под раненых вытащил, а там оказалась плита минометная, да еще дышло ствольное. Ребята его из вещмешков стали поросят выкладывать – мины. Пять штук. Вот сержант мне и говорит: «Не дрейфь, лейтенант! Если заметил, дорога к берегу по оврагу проходит. Место узкое – там я их и запру. Час времени я тебе и без приказа обеспечу. А ты уж расстарайся – за этот час ребят на тот берег переправь.

Когда первая мина грохнула, некоторые из наших уже на середине реки были, и плоты с ранеными от берега отчаливали. Потом вторая мина, третья. Я вплавь уходил последним. Плыву, слышу, четвертая мина ухнула и сквозь трескотню немецких автоматов можно было различить аккуратные пощелкивания наших трехлинеек. Ребята позицию держат. Подплываю к берегу и вижу – бойцы мои и без команды уже окапываются по всем правилам фортификации. Зацепились мы на берегу той речки. Зацепились! Только вот, на западном берегу, трескотня прекратилась, а пятой мины я так и не услышал. Не было пятой мины.

А там уже и закат. Немец, на ночь глядя, рыпаться через речку не захотел, побоялся. К двадцати трем часам, у нас, на берегу той самой речки Колоти была уже настоящая оборона. После двадцати трех часов, проверив окопы, выставив караулы, назначив себя начкаром, дал я команду: «Отбой! Всем отбой до шести часов утра субботы!». Сам-то я все ходил по берегу – надеялся, что ушлый тот сержант со своими бойцами переправится к нам, на русский берег. Не переправился. Одна надежда – ушел другим маршрутом.

В четыре часа утра, поменяв часовых, пал я в траву, да и заснул, что называется, по богатырски. А в шесть часов утра ждал меня первый мой расстрел. В шесть часов утра прибыл на берег какой-то штабной майор и давай орать: «Какое подразделение? Кто старший?».

– Лейтенант Калинин.

– Где он?

– Спит.

– Как так? Немедленно ко мне!

И послал за лейтенантом Калининым своего капитана. Тот меня нашел. Будил-будил – да где там. Так он тогда что удумал – в ухо мне холодной воды налить. Ну, я спросонья-то ему и двинул, да снова спать завалился. Видать, хорошо я его припечатал. Бойцы мои меня все-таки подняли, предстал я перед этим майором. А он уже семерых моих солдатиков в расстрельную команду выделил, сам трясущейся рукой кобуру лапает: «За неподчинение… по законам военного времени… без суда и следствия… расстрелять!».

Эх, тут меня и понесло. В сердцах, закомкал я свою пилотку, да прямо в лицо ему и кинул: «Стреляй, крыса штабная, стреляй! Где ты был, когда мы от границы топали? Где ты был, когда мы у Березины стояли?». А он, только рукой махнул: «Дурак! Дурак ты и есть!». Потом, трясущейся, перебинтованной своей культей потянулся уже не к кобуре – к планшетке. Карту достал. Оказалось, что через речку переправились и окопались не мы одни. И слева, и справа от нас были вполне боеспособные батальоны. Каждый из них, в обороне запросто удержит вражеский полк. Мне предписывалось принять под командование мой батальон и к восьми ноль-ноль быть в обозначенной на карте точке.

Вот так и появилась линия фронта, появился штаб, появилась связь. И война уже другая пошла. Думаю, благодаря тем батальонам, немцы, при всей своей мощи, к Москве подобрались только лишь под зиму. А там уже и генерал Мороз русскому солдату подсобил. Для меня – Победа, на той речке Колоти и началась».

Пауза. Перемятая сигарета. Щелчок зажигалки.

– Ну, да мы, что-то отвлеклись. Доложите, товарищ курсант, как вы сами оцениваете свои знания.

– Неудовлетворительно, товарищ генерал – майор.

– Ваша самокритичность впечатляет, курсант Фролов. Приказываю вам, прибыть в расположение военной кафедры для повторной сдачи экзамена по тактике в понедельник, двадцать пятого августа к девяти ноль-ноль! Не сдадите – будете отчислены. И я позабочусь о том, что бы вы достойно прошли курс молодого бойца! На сегодня же, ваши трудности с деканатом, я возьму под свою ответственность. Вы свободны, курсант Фролов.

В зачетке, размашистой генеральской рукой было начертано – «уд». И подпись.

Буковки-то на бумагу переносить я умею.

ВАНЯ

Пробуждение. Каким оно было прекрасным! Таким прекрасным, каким оно бывает только тогда,