Сын - Филипп Майер

Я скользнул в кустарник. Неподалеку на корточках примостился Полковник. Он глянул в мою сторону и усмехнулся — то ли радовался предстоящей схватке, то ли гордился мной, участвующим в старинном семейном обряде.

Остальные, видимо, считали себя настоящими героями, но никто из них не жил здесь в прежние времена; они старались держаться от этих краев подальше, пока опасности не миновали. Невероятно, что я оказался по одну сторону с такими людьми. Да только по этой единственной причине мне следовало выступить в защиту Гарсия.

Потом я вспомнил о Чарлзе. Он очень волновался, и я предложил ему вернуться домой и омыть руки от всего, что должно было здесь произойти, — тщетно. Он был уверен, что вот-вот примет участие в важнейшем ритуальном действе, после чего станет настоящим мужчиной. Я всегда боялся, что его может ужалить змея, или лошадь лягнет, или он попадет на рога быку, или скотина затопчет. Всех этих опасностей малыш избежал, но, похоже, я все-таки его потерял. Вот он, весь потный, несмотря на прохладу ночи, сжимает винтовку в полной готовности стрелять в человека, который был гостем на его крестинах.

Каса майор Гарсия стоял над остатками старой деревни — несколько саманных домишек и ветхих visitas[31], несколько акров corrales de lena[32]. Двор огорожен каменной стеной — отголосок времен, когда скот пасли на открытых пастбищах, — здесь-то мы и выстроились, окружив дом с трех сторон на расстоянии пятидесяти-шестидесяти ярдов. Настроение не изменилось. Предстояла не просто расправа — свержение старого режима, создание основ нового мира.

А потом появился Педро. Густые седые волосы аккуратно зачесаны назад, белоснежная рубаха, брюки тщательно заправлены в высокие башмаки. Он, казалось, удивился, увидев толпу, в которой множество его соседей — людей, чьи семьи ему хорошо знакомы, чьих жен и детей он всегда радостно приветствовал. Шаркающей походкой человека, поднимающегося на эшафот, он вышел на террасу, встал у верхней ступени лестницы. Начал было говорить, но голос дрогнул, и ему пришлось откашляться.

— Моих зятьев здесь нет. Я не знаю, где они, но, как и вы, я буду рад увидеть их на виселице. К несчастью, их здесь нет.

Он смущенно пожал плечами. Если и существует худшее зрелище, чем напуганный гордый человек, я такого не видел.

— Может, кто-нибудь из вас войдет в дом, и мы вместе обсудим, как их отыскать.

Опустив винтовку, я перебрался через стену и двинулся вперед, пока не оказался по центру двора, как раз между нашими людьми и его. Наши смутились было, но быстро взяли себя в руки и пришли в ярость, поняв, что я намерен лишить их развлечения.

— Я поговорю с Педро, — объявил я. — Если сержант и его люди пойдут со мной, мы сумеем все решить.

Сержант покачал головой. Возможно, он опасался, что это ловушка, а может, опасался, что как раз не ловушка, — трудно сказать.

— Все вы знаете, что Гленн — мой сын, — продолжал я. — И украденные коровы — тоже мои. Это не чья-то война, а лично моя. И я ее не хочу.

На меня никто больше не смотрел. Гленн и наш скот больше не имели к происходящему никакого отношения. Все разом взяли оружие наизготовку, присев пониже, словно не сговариваясь решили, что меня вообще не существует, — так стая птиц одномоментно меняет направление полета без всякой команды. Откуда-то справа раздался выстрел, потом грянул залп. Услышав свист пуль над головой, я рухнул на траву.

Педро тоже упал. Он лежал на террасе, держась руками за живот, но тут из дверей выскочили двое и втащили его в дом, не обращая внимания на пули, откалывавшие щепы от косяков.

Поверх низенького каменного укрытия я разглядел торчащие макушки наших соседей — а еще барабаны револьверов, дымок, вырывающийся из стволов, сверкающий металл перезаряжаемых магазинов, облачка пыли там, где пули попадали в камень. Подняться я не мог, иначе меня пристрелили бы те или другие, поэтому продолжал лежать. Мне было странно спокойно, и я подумал, а не убит ли уже; земля подо мной слегка покачивалась, словно я плыл по реке или, может, по воздуху. Отсюда, с огромной высоты, все казалось бессмысленным. Мы могли вообще не выбираться на сушу; собственное неведение человек осознает не более, чем рыбы, таращащиеся из пруда, — свое.

А пули все посвистывали. Я смотрел на Билла Холлиса, когда вдруг взвилось белоснежное облачко, глаза его расширились, словно он пережил откровение, винтовка звякнула о стену, и он опустил голову, будто внезапно решил вздремнуть. Перед глазами встала картина: Билл играет на скрипке у нас в гостиной, а его брат поет.

Дом разнесли выстрелами буквально в щепы. Тяжелые трехсотлетние дубовые двери, привезенные из родового поместья в Испании, превратились в лучину. Терраса разрушена, как и верхушка сторожевой башни. Известняковые sillares[33], останки иной эпохи, способны остановить стрелу, но не пулю — дом был окутан плотным облаком пыли, прахом его костей.

Наконец ответный огонь прекратился. Между тем взошло солнце, и яркие лучи его сияли сквозь старые бойницы. Двери и ставни разбиты в щепы, стены покосились; если бы не свежая пыль, можно подумать, что дом заброшен много лет назад. Я потихоньку пополз к стене.

— Заряжай! — раздался крик. — Всем перезарядить оружие!

Добравшись до стены, я перевалился на другую сторону. Юный сержант рейнджеров отдавал распоряжения:

— …я вхожу в дверь, вы за мной и сразу в сторону, но так, чтобы успевали стрелять. Мексиканцы могут прятаться по углам. Не поворачивайтесь спиной к углам, пока не выстрелите туда несколько раз. Когда я поднимусь, — повысил он голос, — вы начинаете палить в сторону дома. Но как только перешагну через эту стенку, тут же прекращаете огонь. Все слышали?

Не думаю, что кто-нибудь это расслышал. Звон в ушах и зрелище разрушений погрузили каждого в его собственный мир. Как ни странно, большинство согласно кивнули, остальным инструкции проорали прямо в уши.

Едва сержант поднялся, над двором прогремел залп. Он махнул рукой, потом долго что-то кричал, пока наконец стрельба не стихла, и тогда сержант с дюжиной парней, среди которых оказался Чарлз, бросились к дому. Я окликнул Чарлза, требуя, чтобы вернулся, но он и ухом не повел. Старый толстяк Нил Гилберт не двинулся с места, как и оба его сына.

Нападавшие ворвались через разбитую дверь, едва заметив ее. В доме вновь начали стрелять, все чаще и чаще, пока выстрелы не слились в один сплошной грохот. Что происходит внутри, мы не видели, только тени мелькали за окнами; несколько шальных пуль цвикнули по двору. Потом все стихло, и вдруг неожиданно громкое non-non-non. Опять тишина, еще несколько одиночных выстрелов. Дальше я уже не пытался ничего различить. Вдали шумела река Нуэсес, расстилались зеленые поля, встававшее солнце освещало клубы пыли, и каса майор был словно окутан сияющим оранжевым облаком, откуда вот-вот явится чудо — снизойдут ангелы или, напротив, низвергнется божественное пламя, которое сотрет нас с лица земли.

Я пытался найти в этом хоть какой-то смысл. Лучший участок на многие мили вокруг — отличные, хорошо орошаемые почвы, и мы не первые, кто сражался за них. Копни здесь землю — и обнаружишь человеческие останки: сломанные кости, ребра, пронзенные копьями.

На крыльце появился человек, махнул шляпой. Чарлз. Рубаха порвана в клочья, рукав окровавлен. Он прокричал, что все кончено, но никто не двинулся с места, поэтому я вскочил и, размахивая руками, принялся ходить вдоль строя наших союзников, призывая опустить оружие.

Я хотел осмотреть руку Чарлза, но он оттолкнул меня. Похоже на дробь.

— Дай взглянуть.

— Да мне даже не больно. — Он сторонился меня как зачумленного.

Внутри дом выглядел так, будто здесь все разрушили перед ремонтом. Или как музей, разгромленный вандалами. Антикварная мебель разломана на куски, обивка изодрана, повсюду клочья ваты, как будто развлекалась стая сумасшедших птиц. Потемневшие от времени портреты патриархов и матриархов семейства, византийская икона, старинные гобелены, рисунки, оружие, кресты — все разорвано и разбито. Иллюстрированная Библия, гордость семейства Педро, сброшена с altarcito[34] и валяется, раскрытая, среди кусков штукатурки.

В гостиной я насчитал пять мертвых мужских тел и одно женское. В них было столько пулевых отверстий, что кровь вытекла вся до капли, залив обломки мебели, пропитав все ткани и смешавшись с пылью. Один из мужчин выглядел чересчур старым для Педро, я опустился на колени и перевернул его, это оказался Сезар, вакеро, помогавший нам перегонять скот еще с тех времен, когда я был мальчишкой. Кровь промочила мои брюки, и, когда я поднялся, потемневшая влажная ткань облепила ноги.

Взгляд зацепился за светлое пятно под диваном: маленькая девчушка в голубом платьице. Рядом с ней мальчонка лет шести-восьми, тоже мертвый. Но тут между моими глазами и разумом встала стена; я рассматривал окружающее с академическим интересом: вот это кровь, а вот пулевые отверстия. И мелкие детали: застывающие темно-красные лужи, кровавые отпечатки ладоней и следы башмаков, длинные размазанные полосы там, где ползли раненые, красные брызги на стенах, отмечающие чей-то последний миг, финал истории, которая никогда не будет рассказана. Юноша с перебитым позвоночником валяется, как пьяный, мозги расплесканы по рубашке. Я заметил, что остальные рассматривают место побоища с тем же холодным интересом; когда кровь не твоя, она просто как вино или вода.