Хакон. Наследство - Харальд Тюсберг

– Она уже с кем-то помолвлена?

– Кто?.. А-а, Инга? Да в общем, нет, не совсем. Но священнику Транду про это известно наверняка побольше моего. Хоть ее отец с матерью мне и родня, священник Транд знает ее куда лучше. Он для всей округи духовник.

– Ладно, Аудун, забудь мои расспросы. Это я сам улажу.

Аудун был задет за живое и с несчастным видом смотрел на короля.

– Я уже все забыл, государь. Ничего не слышал, знать ничего не знаю… В общем, опочивальня для тебя, государь, приготовлена в дальнем покое. Коль скоро ты почтил мой дом своим пребыванием, я и мои домочадцы будем пока ночевать в другом месте.

Поклонившись, Аудун торопливо ретировался, испытывая одно-единственное желание: не замешаться в то, что король хотел уладить сам. А король и сам плохо понимал, чего ему хочется. И опять послал за Дагфинном Бондом.

– Внутренний голос твердит, что я непременно должен познакомиться с этой девушкой. Раньше, Дагфинн, ты помогал мне в таких обстоятельствах. Скажи, что надо делать?

– Пригласи ее к себе, государь: здравствуй, Инга, так, мол, и так, я король, хочу с тобой познакомиться.

– Очень уж у тебя все просто получается.

– Ты король. А королю ни в чем нельзя отказать.

– Она хочет твердого положения. И подумает, будто я решил взять ее в наложницы.

Господин Дагфинн придал своему лицу простодушное выражение.

– Да неужели кто дерзнет заподозрить короля в этаких помыслах?!

Король невольно улыбнулся.

– Разыщи этого священника Транда и попроси его найти оказию представить мне Ингу. А заодно допытайся, кто за нее в ответе. Будем учтивы и отнесемся к даме со всем уважением.

Церковь, где служил священник Транд, была деревянная и не из самых больших, зато далеко славилась редкостной своей красотою – безмятежно покоилась эта ставкирка среди величавой хеггенской природы. Даже пустая, она словно бы звучала дивными хорами голосов минувшего. Некогда здесь стояло языческое капище, от которого остался каменный алтарь с отверстием посреди верхней плиты – в народе шептались, что-де в былое время туда стекала человечья кровь. Теперь в алтаре находились четыре священные реликвии – камень, который Господь наш Иисус Христос полил потом и кровью, когда молился в саду Отцу Своему; обломок плечевой кости святого Свитхуна и локтевой – святого Павла, а еще окровавленный лоскут одеяния святого Эдмунда.

Горделивые столпы вздымались ввысь, мощные опоры-ставы из ядровой древесины сосен несли и поддерживали устремленные к небу ярусы кровли. На самом верху щерили пасти смоленые, обожженные солнцем драконьи головы, а внизу, вокруг притворов, в которые, склоняя голову, входили и выходили люди, обвивались корчащиеся в смертных судорогах свирепые чудовища. Гордецы вырезали свои родовые знаки в крытой галерее, робкие и опасливые – на тесовой обшивке стен и в укромных местечках на скамьях и под плитами пола. Бывало, в церкви находили и баночки со скинутым плодом – под покровом ночи их прятали там до смерти перепуганные безутешные женщины.

В полумраке возле ризницы, под галереей, поручни которой опирались на резные андреевские кресты, сидел, беседуя со священником Трандом, королевский родич Петер Стёйпер. Говорили они тихо, очень тихо, хотя и удостоверились, что больше здесь никого нет. Набожный господин Петер был встревожен и украдкой озирался по сторонам.

– Я не могу поделиться тем, что знаю, ни с королем, ни с кем другим, могу рассказать обо всем только священнику, который, как известно, связан обетом хранить тайну исповеди. Вот почему я пришел к тебе.

– Говори без утайки, сын мой.

Прежде чем облегчить душу, Петер Стёйпер помолчал, словно собираясь с мыслями.

– Ума не приложу, что делать с моим двоюродным братом, Хаконом Бешеным. Коли он что вобьет себе в голову, так никакого удержу нет. Прозвище-то у него вполне под стать норову.

– Что же он надумал?

– Втемяшилось ему, что он сам мог бы стать королем. А ведь это мысли вероломные, противные воле Господней, хоть и живут пока только в его фантазиях. Они, я чай, даже и погибельны для других, кто, не дай Бог, с ним свяжется. Ему и дела нет, что собственный его сводный брат, Инги Бардарсон, имеет в таком случае больше прав на корону. Вдобавок он теперь начал толковать об этой шведке, о Кристин дочери Николаса, которую вдовствующая королева хочет в Осло представить королю. Кристин – племянница королевы Маргрет, а отец ее, Николас Блаке, там у них в большой силе. Так вот, мой родич открыл мне, что король, похоже, ни малейшего интереса к Кристин не проявляет, а потому он, Хакон Бешеный, хочет сам жениться на этой даме и таким образом заручиться поддержкой шведов против короля.

– Почему ты не расскажешь все это королю Хакону?

– Потому что Хакон Бешеный посвятил меня в свои планы, только когда я поклялся Господом и душевным покоем, что никому ничего не скажу. Давши перед Господом такой обет, я обязан вести себя безупречно. Вот почему я пришел к единственному человеку, у которого могу просить совета, – к тебе, священник Транд.

Н-да, плохо дело. Священник Транд храбростью не блистал и предпочитал елико возможно держаться в стороне от политических интриг. И священную тайну исповеди тоже не мог нарушить. А если б все-таки нарушил, приобрел бы врага в лице Хакона Бешеного. А не нарушить ее и не предостеречь короля еще опаснее. Эх, лучше бы вообще не слыхать этой исповеди. Остается прикинуться дурачком, другого выхода нет.

– Ты, наверно, не так понял, Петер Стёйпер. Умный человек вроде Хакона Бешеного никак не может всерьез вынашивать этакие замыслы.

– Что же мне делать?

– Покайся в своих заблуждениях. Подари нашей церкви серебряный подсвечник и тридцатикратной молитвою испроси у Господа прощение за то, что дерзнул усомниться в честности Хакона Бешеного. Давай же вместе преклоним колена и принесем Господу эти тридцать молитв.

Тем временем Дагфинн Бонд подскакал к церкви. Еще не спешившись, он заметил свежевырытую глубокую яму. Угодишь туда, так без посторонней помощи не выберешься. На дне ямы господин Дагфинн углядел двух убогих горемык. Не иначе как «ямные должники», или заемщики, не погасившие долговых обязательств перед каким-нибудь богатым бондом.

Господин Дагфинн знал об этом странном обычае, но ни разу не видел вблизи, как это происходит. Возле ямы караулил батрак, присматривал, чтобы один из наказанных остался жив, а еще ждал: вдруг кто из проезжих захочет уплатить их долг. Священники говорили, что такое милосердие отпускает душе все грехи. Господин Дагфинн подъехал к батраку.

– Чьи это должники?

– Аудуна из Борга, господин.

Господин Дагфинн виду не показал, что знаком с Аудуном, и, выяснив, каковы размеры долга, произнес: