Записки с того света - Александр Тимофеев

По пути мы захватили матрас. Теперь у меня был матрас! Я взял его в руки и нес с удовольствием, даже боялся, вдруг заберут.

Камера по размеру была такой же, как предыдущая, – даже, мне показалось, меньше. Приняли хорошо, участливо. Дали покрывало, мыло, одноразовую бритву. Один афробразилец даже пожертвовал, на время, свой лишний свитер. Другой жестами показал, что будет нужна зубная паста – подходи ко мне, не стесняйся.

В камере было чисто и чувствовалась доброжелательная аура.

Я вышел оттуда, и меня сразу охватил какой-то невероятный страх. Наверно, это был запоздалый стресс. Еще минуту назад я находился на краю опасности и при этом был абсолютно уверен в себе, а теперь меня буквально трясло от волнения.

Надо было покурить.

Я нашел Дана, попросил у него сигарету, он без слов протянул. Мы покурили, я попросил еще одну – он улыбнулся и мимикой выразил удивление: мол, он не сигаретная фабрика. Я посмотрел на него и устало повторил просьбу. Дан понял, что мне действительно это нужно и протянул еще одну.

Я сделал три или четыре затяжки, отдал ему сигарету и присел.

Мне стало нехорошо.

По большому счету, никто не задумывается

Пришло время, и нас закрыли в камере.

В камере все бесконечно курили: делать все равно было нечего.

Некоторые курили отчаянно, жадно. Кашляли. Как только заканчивалась одна сигарета, сразу же, без промедления зажигали вторую, третью. И так по две-три, а кто-то даже четыре пачки в день. Это было похоже на наркоманию – пожалуй, так оно и было.

Но вначале человека поглощает Его Величество Стресс.

Сигарета появляется потом. Она блокирует стресс.

На какое-то время.

Сигарета – показатель стресса.

Степень стресса не уменьшается —значит нужна еще сигарета.

И завершается этот процесс страшной зависимостью.

Работал маленький телевизор, показывали футбол.

Я встал около решетки и стал смотреть на дождь – смотрел долго. Я любил стоять у решетки: воздух почище, да и нет перед глазами вечного «броуновского движения» сокамерников, которое утомляет. Время от времени привычно кружил вертолет. Шум от его появления уже не вызывал никаких эмоций.

Я подумал о колумбийце Александре, который ехал с кокаином в Китай, и о венесуэльце Эдвине – он вместе со своей подругой вез двадцать пять килограммов кокаина в Катар.

Двое интеллигентных, умных ребят, по тридцать четы-ре года каждому.

Захотели срубить денег. Что их ждало в Катаре или в Китае, если бы у них там обнаружили кокаин? В Китае расстреляли бы, а в Катаре отрубили бы голову.

Думали ли они об этом? Нет.

По большому счету, никто про это не задумывался.

Им повезло, что их задержали в Бразилии.

Понимали ли они это?

Тюремный корабль

Вызвали к адвокату. Пообщался. Написал резкое письмо в Москву. Хорошо, что Нейя (адвокат) пришла. Вернулся в камеру уже в другом настроении, выплеснув все в письме в Москву. Как будто сбросил весь накопившийся стресс последних дней, связанный с переездом в другую тюрьму. Эмоциональная усталость после практически бессонных холодных ночей давала о себе знать.

Меня встретили Даниэл и Эдвин, предупредили про русского-гея.

Камеры одну за одной стали закрывать. Наш блок тюрьмы состоял из двух ярусов.

Наша камера была на втором этаже и закрывалась предпоследней.

В последней камере находились в российском понимании «блатные». Она почти не закрывалась, только если на ночь.

Болтали с Виктóром, здоровым таким африканцем с наивным лицом из ЮАР, и Витасом. Витас из Литвы, ему года двадцать два – двадцать три. Вез экстези из Амстердама – а что еще оттуда везти? Разговор шел на смеси английского и русского при активном использовании языка жестов.

Витас уже плохо ориентировался в русском языке. Сказал, что русский в Литве знают только те, кто учился до 1991 года.

Поужинали – ужин был в районе четырех дня.

После ужина все одновременно раскурились (иностранцы курили сигареты и табак, бразильцы – каннабис и гашиш) и пребывали в задумчиво-философском состоянии. Молчаливо смотрели куда-то вдаль.

Слов практически не произносили. Это были редкие минуты тишины в камере, где жизнь не прекращалась даже ночью. Вечное брожение и разговоры днем и ночью – обычное состояние камеры, где тридцать человек обитают на тридцати метрах.

Дым стоял коромыслом. Я подошел к решетке и стал смотреть на другие камеры. Дождь не прекращался весь день. В камерах копошились люди, как раки в клетках.

Постоял полчаса. Кумар рассеялся. Кто-то включил телевизор, и заключенные «проснулись» от своего задумчивого состояния.

Тюремная жизнь забурлила с новой силой.

По телевизору бразильцы любили смотреть криминальную хронику, футбол и бразильскую версию передачи «Дом-2».

Эмоционально играли в домино.

Из камеры было видно, как забирают мешки с одноразовой посудой (как в самолете).

Наш тюремный корабль летел дальше.

Быстро стемнело.

Мы, гринго, кое-как улеглись селедками на полу. Но теперь у меня хотя бы был матрас, свитер и некоторое подобие одеяла. В воздухе чувствовался запах гашиша и марихуаны, у многих бразильцев были «трубки мира», которые они передавали друг другу. Другие всасывали ноздрями кокаин.

Настроение у них было хорошее.

Горел свет. Телевизор работал на полную, но я отрубился. Бессонные ночи дали о себе знать.

Когда все укладывались спать, свободного пространства как такового в камере не оставалось.

Несмотря на это, бразильцы всю ночь ходили по камере туда-сюда, но делали это осторожно, нащупывая пустое пространство между спящими, и лишь потом наступали. Старались нас лишний раз не тревожить. Не всегда это удавалось…

«Москвич, блядь!»

Ночь закончилась. Морозное утро пробуждало хорошо.

Несмотря на сон, я проснулся в тяжелом состоянии. Такое бывает, когда ты не спишь день, два, три, – потом вроде поспал, но чувствуешь тяжесть в голове.

Покормили. Ледяное молоко, булочка и напиток типа кофе. Съел, почистил зубы. Нас выпустили из камер.

Было сыро, заключенные и я вместе с ними ходили кругами. Как лошадки. Мрачное серое небо, но уже без вчерашнего дождя. Пролетел вертолет. На него никто не обратил внимания. Заключенные ходили в основном компаниями и разговаривали друг с другом. Хотя были и такие, как я, которые шагали в одиночку. У них были отстраненные лица.

Старался ни о чем не думать – это самое лучшее состояние в тюрьме.

Хождение по кругу в какой-то момент начинает раздражать из-за своей бессмысленности, поэтому надо отключить голову и ходить, ходить, ходить… Постепенно я вошел в нужное состояние.

Из него меня резко вывел выкрик: «Москвич, блядь!» Это был Федор, и это были первые русские слова, которые я здесь услышал.

Он испугал меня.

Федор был явно не в себе, от него шел поток бессознательного, чувствовалась какая-то непонятная энергетика. Неожиданно он отстранился от меня и стал ходить один своей кузнечикообразной походкой, время от времени прилипая к кому-нибудь.

Он пребывал в состоянии хаоса.

Радуга на мгновение и футбол босиком.

Пришел пастор.

Началась проповедь.

Человек сто пятьдесят выстроились во дворе, и пастор стал читать. Всех, даже меня, не понимающего ни