Бретёр - Яковлева Юлия
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он отворил дверь в кабинет.
— Ах, это вы! — вырвалось у него при виде фигуры у стола.
Граф Курский подскочил, точно его ущипнули за зад. Но через мгновение уже овладел и лицом, и телом. Испуг сменился насмешливой скукой, плечи откинулись назад, граф небрежно присел на краешек стола и сложил руки на груди:
— Ба! Мурин. Уже и с визитом. Будем дожидаться вместе, пока наш друг откроет глаза. А то я, признаться, уже начал околевать от скуки.
В дневном свете Мурин разглядел, что лицо графа было густо осыпано пудрой. Как истинно светский человек, он болтал, находя слова без всяких усилий:
— Вот ведь, говорят: молодость. А только мы с вами уж как огурчики утром: свежи и бодры. А наш юный друг до сих пор в объятиях Морфея.
Мурину не хотелось поддерживать этот бойкий тон, да он и не умел.
— Он не в объятиях Морфея. Он в Петропавловской крепости. Его семья попросила меня привезти ему кое-что из вещей.
Граф умолк, открыв рот буквой О.
— Арестован? Мой бог. За что?
Не имело смысла скрывать — скоро будет гудеть весь Петербург.
— Мне сказали, что за убийство.
— Какой ужас. А ведь только вчера виделись.
— И каким он вам показался?
— Прошин? А то вы сами не знаете. Вы же были у графини Веры. Бедная, она чуть экземой не покрылась от волнений.
— Но я не был этой ночью в игорном доме у Катавасова.
— Нет?
— Я простился с Прошиным у подъезда, и тогда швейцар сказал мне, что вы уже среди игроков, — пояснил Мурин.
— Да, конечно. Я не сразу понял, о чем речь. Так это там он кого-то шлепнул? У Катавасова? Хм, вот так дела… Прошин, Прошин, — граф Курский потеребил губу, припоминая. — Какой был вчера… Взвинченный. Уже хорошо нализавшийся. Ко всем цеплялся. Но чтобы прям кинуться, убить… — он пожал плечами: — Кто бы мог подумать, что все так обернется! А кого он убил?
— Я не знаю.
— А почему спрашиваете?
— Удивлен этим делом не меньше вашего.
— Да, такое кого угодно застанет врасплох. Простите, Мурин, рад бы удовлетворить ваше любопытство, но не могу сказать больше. В сущности, я ничего не видел и не слышал. Я сразу понял, что он малость не в себе, и поспешил подальше, к рулетке, хоть ее и не люблю, но лучше отдать небольшую жертву, чем попасть в смешное положение.
— И тем не менее утро — и вот вы у него с визитом.
Граф захохотал:
— Когда он не пьян, он славный малый! Вдобавок моя матушка с его теткой — приятельницы. А я матушке не противоречу, не то еще наследства лишит, — весело прибавил он, как бы приглашая Мурина удивиться его цинизму и легкости, с которой он на все смотрит. — Ну что ж, — граф Курский поглядел на свои ногти, отлепил зад от стола, взял цилиндр. — Как бы то ни было, ждать хозяина, как вы говорите, не имеет смысла. Арестован. Боже мой, — огорченно пробормотал он. — Куда ж теперь вечером деться?
— В каком смысле?
— К Катавасову теперь из-за этого ужаса не поедешь.
— Вряд ли игорный дом закроют.
Граф Курский отмахнулся перчатками, которые вынул из цилиндра:
— Какое там! Полгорода сегодня вечером туда сбежится — поглазеть, где все случилось, и в надежде: вдруг еще кого кокнут. Ненавижу толпу. Придется вечером ехать в балет. С тех пор как уехали все французские танцовщицы и господин Дидло, балеты там ставят только патриотические и только русские таланты, вот где теперь просторно! Говорят, можно прилечь на четыре кресла сразу.
Наконец болтливый граф показал пробор в волосах, модный мнимый беспорядок которых стоил парикмахеру немалых трудов, а графу — немалых денег, пожелал Мурину доброго дня и уехал.
Тишина приятно окружила Мурина.
Он осмотрелся. Только в этой комнате и можно было увидеть личность нанимателя квартиры. На подоконниках стояли бутылки и виднелись ожоги. На стене над диваном висели сабли. Мурин подошел ближе, обе были французские, трофейные. Их все тащили после Бородина: на память. Их — и особенно французские кирасирские каски с черными хвостами. Сувенир! Мурин тоже схватил себе одну — с дыркой напротив лба. Но потом, под Тарутином, его так глупо ранило, начались разъезды по госпиталям. Когда он лежал в горячке, каска пропала: фукнул кто-то из своих ребят. Подумал, видать: Мурин-то все равно помрет, мертвецу сувениры не нужны. На столе у Прошина царил ералаш. Мурин стал искать глазами дверь в спальню, где ожидал найти гардероб, а в нем — все необходимое из белья и платья.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Там же была и чистая простыня — Прошин не ночевал в квартире. Мурин расстелил ее за углы, сложил все на середину и связал углы. Узел получился приличный. Он взвесил его в руке. Поволок по полу, через всю анфиладу. Похромал на лестничную площадку, наклонился, лестница свивалась наподобие морской раковины. Мурин сунул два пальца в рот и негромко свистнул в самую середину. Там тотчас показалось задранное бородатое лицо. Швейцар придержал рукой фуражку, чтобы не слетела.
— Прими, солдат, — крикнул Мурин. Перевалил узел через перила. Он мягко ухнул и через пару мгновений ударился об пол.
— Ложки? — поинтересовался швейцар.
«Наглая рожа!» — Мурин захохотал.
— Сами следом сиганете, ваш блародие? — раздалось невозмутимо.
— Обойдешься.
Когда Мурин добрался до вестибюля, швейцар распахнул дверь, и Мурин увидел, что у подъезда уже стоит извозчик, предусмотрительно остановленный швейцаром. Верх был опущен. Небо было голубым.
— Барахлишко под сиденье уложил, — отчитался швейцар, вдруг стал серьезным и уточнил: — Беда, что ль, с корнетом?
— Беда.
Швейцар вышел за ним на крыльцо. Закрыл за Муриным дверцу экипажа. Мурин увидел, как он фамильярно похлопал лошадь по заду под синей сеткой и поднял руку, сделав прощальный знак вознице — «отчаливай», а тот ответил кивком.
— Куда? — спросил кучер, когда экипаж отвалил от поребрика и влился в движение по Гороховой, в тот час уже оживленное: сказывалась близость сразу двух купеческих дворов — Гостиного и Апраксина.
— В крепость.
— Петропавловку, што ль? — удивился кучер.
Мурин вспомнил, как голоден. За всеми этими хлопотами он не успел подержать во рту и крошки.
— Нет, знаешь, остановись сперва у Вольфа и обожди меня там.
Тот кивнул. Наддал. Выехали на Садовую. Купеческие дамы прятались от внезапного осеннего солнца под парасолями. Следом за каждой слуга тащил свертки с покупками. За оградой Пажеского корпуса уже пожелтели листья, почти сливались с фасадом — тоже желтым. Мурин спросил кучера в спину, подпоясанную кушаком:
— Приятель он твой, швейцар-то?
— Однополчанин.
У Мурина потеплело на сердце: армейское братство.
— Он грит, долбануло вас в деле под Тарутином, — спросил кучер, не поворачиваясь.
— Быстро ж вы сведениями обменялись.
— Граната?
— Да.
Кучер кивнул, как бы говоря: так я и думал.
— Самое блядство — это осколки, — профессиональным тоном заметил он.
Мурина передернуло, он вспомнил, как упал, как брызнула земля, как он подумал: жив? — и тут оглушительная, ослепительная боль ему ответила: жив, голубчик, получай! И рейтузы стали быстро намокать от крови. Кровь была горячая и какая-то ужасно жидкая. А нога казалась странно холодной…
— Да, — только и ответил Мурин.
На съезде с Садовой, на Невском, они тут же попали в толчею: телеги, кареты, бочки водовозов. Но извозчик был опытный: где матерной бранью, где кнутом, где ловко лавируя, он споро протиснулся через затор. Остаток пути пробежали гладко. У кондитерской затормозил.
— Я на Мойке ждать буду. Тут долго стоять негде.
Кондитерская была популярная.
— Я недолго, — заверил Мурин.
И точно — вышел от Вольфа тотчас— с пакетом эклеров. Торопливо развернул его. Извлек жирную шоколадную гусеницу, впился в нее зубами. Погрузился в блаженное ощущение, которое из него внезапно вырвал, как лассо, свистящий негодующий шепот:
— Уберите. Это. Немедленно. Р-ротмистр.
Мурин не имел достаточно силы воли, чтобы разжать зубы, вскинул глаза. Перед ним был молодой гвардейский генерал. Сверкающий, как новая монета. В идеальном галстухе, с идеальными бакенбардами. Пахло кельнской водой. Розовое свежее лицо, по которому цирюльник прошелся утром горячим полотенцем, кривилось от отвращения. Генерал процедил, глядя Мурину в лоб: