День курсанта - Вячеслав Миронов

— Морды у нас синие, как у покойников, или как у алкашей.

— Эх, сейчас бы портвешка замахнуть стакашку, — Артур Ковалев.

— Был у нас в городе случай, — Гуров начал рассказ. — Дело было под Новый год. Два дежурных кочегара в местной котельной, они там маленький район отапливают, как водится, затарились. В праздник же смена! Портвешка взяли, «чернила» всякие, закусончика…

— Слюна уже капает, — голос Женьки Попова.

— Ты погоди им завидовать. Ну, вот, — продолжил Гурыч. — Сидят, выпивают, все на мази. Новый год встретили. Посидят, выпьют, потом угольку подбросят в топку. Все, как каждый день, только вот праздник же — Новый год! Он-то их и сгубил…

— Померли что ли? — Костя Фоминых — Фомич.

— Если бы померли! Хуже. Кончилось у них все. Не рассчитали, что в праздник так все быстро уйдет. А выпить-то еще охота. Ну. Что делать? Куда бежать? Народ вон, шумит за стенками, гуляет, хлопушки, да пробки из шампанского вылетают. Красота. Ну, вышли они. Ну, налили им несколько раз шампанского. А мало. Водичка сладенькая. Не более того. А душа праздника требует. И вспомнили наши кочегары, что рядом городской морг.

— Бр-р-р-р! Покойники ночью, — Олег Алтухов.

— А ты их не бойся! Там спирт есть!

— Правильно, там, где медик, пусть и патологоанатом, значит, там есть спирт! — поддакнул опытнейший Ефанов.

— Вот, именно так и рассуждали два друга. Они знали сторожа и пошли к нему. Но там такая закавыка. Сторож там приходящий. Он сидит и охраняет больницу, это все в одном дворе. А когда труп привозят, то он выходит и принимает. Что морг-то охранять? Покойники не разбегутся. И вот пошли они. Тихо выдавили окошко, на веревке один спустился, морг в подвале, с собой баночку трехлитровую прихватил. Свет зажигать опасно, могут заметить. Шарился, не нашел он спирта в бутылках. Стал открывать всякие банки с заспиртованными органами. Темно, так, на ощупь. Что находит, вытаскивает — в угол закинул, а спирт — в баночку.

— Гадость.

— И не упокоился, пока все эти баночки не опустошил. Но все равно, не получилось трех литров спирта. Ладно, вылез. И побежали мужики в свою кочегарку. Смотрели, нюхали, что же они «подрезали». И воняет жутко. А с другой стороны — спирт же всю заразу убивает. Ежели даже, допустим, была там чума, не надо ее бояться. Была чума и нет ее. Так спирт все убил. Развели они его. Сначала по чуть-чуть. Договорились, что если кому плохо станет — вызовут «скорую», больничка вон, рядом. Выпили. Поморщились, хотя, вроде, и нормально прокатило. Посидели полчаса, посмотрели друг на друга. Нормально. Подкинули еще угля. Еще? Давай еще! Эх, хорошо, они рассказывали, пился тот дармовой спиртик. Мягонько катился, как по маслицу. Дальше — больше. Выпили они все, что было. Упились в дым. Упали, уснули. Утром смена приходит. А они синие… Ну, все думали, что померли мужики…

— Как синие? Ты же говорил, что они говорили, что спирт хорошо пился?

— Сбегали за врачами. Те подходят к ним. А они синие, цвет кожи — синий, как у удушенного морда, а сами в умат пьяные спят. Их на носилки и в отделение. Мужики, как дрова, ничего и не чувствуют. И началось… Консилиум. Сначала смех. А потом надо же как-то их лечить. И давай и так, и эдак. А кожа как стала по всему телу синяя, так и осталась. И терли эту кожу чуть ли не отбеливателем, хлоркой. Ни фига. Новая растет синяя! Потом уже давай исследовать то, что в банке осталось. Не могут врачи и химики сказать отчего кочегары посинели. И органы, что они выбросили, исследовали, может, там какая болезнь, что синеют. Не положено советским людям синими ходить! Они розовые должны быть, на худой конец с красными носами, но не синими. Так и не нашли отчего морды синими стали… Выписали их. Справки дали, что у них такой естественный цвет кожи, полученный в результате неизвестной химической реакции. Так их в городе и прозвали «синенькими», или «баклажанами».

— Пить-то бросили?

— Да, какой там, бросили! Их жены бросили. Кому нужен синий муж? Может, от него дети синие будут?

— А кровь у них синяя, голубая?

— Ну, да, оттого и выражение пошло «голубая кровь», что кто-то из предков спирта опился? С органами консервированными.

— Да, нет. Кровь красная. Точно так же, как у негров. Кожа черная, а кровь красная.

— М-да, а если бы они начали размножаться, то положили бы основание новой расы — синих людей.

— Тебе такая баба синяя нужна?

— Да ну, на фиг! В темноте на мертвечину похожа! Да, и на солнце, думаю, что тоже не нужна мне такая!

— А по мне сейчас хоть синяя, хоть черная, желтая, красная — все едино. Только дай! И сейчас!

— Вот только о бабах сейчас не надо!

— А о чем? О еде?

— И про еду не надо!

— Об угрозе НАТО лучше. И сон проходит.

— Ну, да, ворваться бы на танке, как мой дед, в Берлин! Там и бабы, и шнапс, и жратва!

— Тьфу!

— Ладно, я пошел спать! К утру все выглажены, подшиты. Смотрите, не проебите фурнитуру! — я аккуратно сложил куртку и пошел в свою палатку.

В палатке кто-то уже спал, но основной массы не было, все подшивали форму. Точно также я аккуратно сложил брюки. Чтобы не помялись за ночь. И лег на свой матрас. Укутался одеялом с головой. Само одеяло лишь носит название. Оно вытерто, просвечивает. Но лучше такое, чем его отсутствие вообще. Так теплее, и так можно побыть в одиночестве, собраться с мыслями. На гражданке проще. Захотел побыть одному — ушел в свою комнату, и все. А тут не получится. Надо привыкать, что постоянно с людьми. И ты на виду, и люди перед тобой.

Казалось, только закрыл глаза, как дежурный по роте трясет за плечо.

— Вставай, через десять минут подъем! Форма номер два.

Одна из привилегий замкомвзвода — поднимают тебя за десять минут до подъема, и ты спокойно одеваешься, и не вскакиваешь со всеми, путаясь в штанах, куртке, не обуваешь сапоги со сбившимися портянками, а спокойно оделся. И спать укладываешься на десять минут позже всех. Смотришь, чтобы все улеглись. Можно спокойно, без очереди, суеты и толкотни умыться, выкурить сигарету перед сном.

Форма номер два — это когда ты с голым торсом. По пояс сверху раздет. Вышел. Туман. Зябко. Потираю плечи, руки. Сыро. Лето в Сибири быстро заканчивается. Всего две недели назад было за сорок градусов жары, а сейчас по утрам вместо росы, зачастую, иней серебрится.

Ничего хорошего!

Дежурный офицер посмотрел на свои наручные часы:

— Батальон — подъем! — заорал он.

— Сорок первая рота — подъем!

— Сорок вторая рота подъем!

— Сорок третья рота подъем!

— Сорок четвертая рота подъем!

Я тоже не отстаю от общего утреннего переполоха.

— Второй взвод! Подъем! Строиться!

Замкомвзвода командуют взводам. Командиры отделений — отделениям.

— Первое отделение — подъем!

— Второй взвод выходи строиться!

— Рота, строиться! — это уже старшина с перекошенной ото сна и жизни кривой мордой.

Рота быстро построилась. Быстрее всех. Отчего быстрее всех? Оттого, что больше дисциплины или лучше организована? Шиш! Точно также как и с утюгами, точно также и с туалетом. «Очков» на весь батальон не хватит сразу. А мочиться под березами не получится — светло. А в туалет уже охота. Холодно в палатке. Жидкости в организме уже много, кажется, что еще несколько минут и из ушей польется. Секрет прост. Когда меня и других «замков» поднимают, то мы поднимаем свои взвода, и те тихо одеваются и ждут команды «подъем». И выскакивают первыми, строятся первыми и в туалет бегут первыми.

— Рота, становись! Равняйсь, смирно! Замкомвзводам доложить о наличии личного состава!

— Первый взвод, незаконно отсутствующих нет!

И так все взвода по очереди.

— Разойдись! Оправиться! Через пять минут построение на физзарядку!

И вот наша рота, ломая кусты, несется мимо других рот. Которые только построились. Они переминаются с места на место, перекатывая жидкость в организме, с завистью глядя нам вслед.

Эх! Хорошо же все-таки жить на свете! Вот из таких приятных мелочей, например, как отлить первыми в батальоне и выстраивается жизнь!

— Рота, строиться! — слышен визг старшины.

Да и по приближающемуся топоту сапог мы понимаем, что нам на смену несется очередная рота страждущих. Теперь в проходе не столкнуться. Одни рвутся на волю из аммиачной душегубки, вторые мечтают туда попасть.

Вылетели. Свобода. И не так уж и холодно. Сквозь туман пробиваются первые лучи солнца. Я несколько раз взмахнул руками. Построились, побежали.

Теперь бежим, старательно обегая лужи. Скоро утренний осмотр, а после завтрака — строевой смотр, и не дай Бог, если ты сейчас грохнешься на влажную землю.

Правильно мой дед говорил:

— Весной — бочка воды и ложка грязи, а вот осенью — ложка воды и бочка грязи. За зиму земля высыхает, вот грязи нет. А за лето и осень она напитывается влагой, и маленький дождь делает ее вязкой.