Звёздный сын Земли - Лидия Алексеевна Обухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гагарин обладал ценным сочетанием юмора и серьёзности: к своей работе он относился серьёзно, но делал её необременительно для других, оставаясь в обиходе шутником и балагуром. Когда, казалось бы, его должны сломить горечь или утомление, он всегда сохранял привычную ровность и спокойствие.
Как-то, близко к концу парашютной практики, Юрий спросил мимоходом:
— Что это Хмара так нахмарился? Случилось что-нибудь?
Фамилию Хмара носил завскладом — укладчик парашютов. Вид у него действительно был последние дни унылый и озабоченный.
— Худо, — отозвался Максимов. — До зарплаты далеко, а дети захворали, оба лежат в больнице, и жена там при них. Передачи носить надо.
Юрий оглянулся на Титова:
— Быстренько подписочку?
Герман понимающе вытащил лист бумаги:
— Организуем.
Вдвоём они обошли всех парашютистов…
Собственно, тут не было ничего из ряда вон выходящего: все охотно пришли на помощь товарищу. Но неладное в выражении его лица первым заметил Юрий.
Мне рассказывала саратовская учительница Надежда Антоновна Бренько. Её муж умирал в больнице. Она пришла на урок в техникум, села за стол и горько заплакала. "Ребята, — сказала она, — Юрий Фёдорович больше не вернётся к нам". Юрий Фёдорович Кузьмин, инженер-литейщик, вёл в Индустриальном техникуме специальные дисциплины, его любили. Это к нему, больному, прибегали студенты вместе с Юрием в тесную комнатку на втором этаже скрипучего деревянного дома и играли на постели в шахматы…
Парни потупились, у некоторых на глазах выступили слёзы.
— А Юра? — осторожно спросил я. — Где был он?
— Юра? — Она глубоко вздохнула, с трудом вырываясь из горестного воспоминания. — Юра, конечно, у двери.
Оказывается, он незаметно подошёл к дверям и стоял на страже, чтоб не заглянул кто-нибудь посторонний и не застал учительницу плачущей.
С годами Гагарин, вероятно, менялся во многом. Но оставались в нём неизменными до последнего дня отзывчивость и доброта. Внимательный взгляд натерпевшегося с детства человека подмечал те мелочи, мимо которых беззаботно проходили другие.
— Мне самым главным, — сказал Максимов, — кажется не то, что Юрий выдержал испытание как космонавт, — когда надо, мы, лётчики, всё выдержим! — а вот, что испытание славой достойно вынес, остался прежним, по-моему, важнее. И все космонавты потом держались так скромно, может быть, именно потому, что Юра задал тон. Да, народ его любит. Когда он должен был приехать сюда на первую годовщину полёта, как его ждали! Два дня школьники, студенты шли сплошным потоком к тому полю, где он приземлился. И люди шли, и машины ехали. В газетах потом писали, что собралось двадцать тысяч. Больше! Старушка Тахтарова, которая его первая встретила, лежала в больнице; так её на те дни врачи отпустили. "Где же, говорит, мой сынок? Я пирогов ему напекла". Большое было разочарование, когда объявили, что не сможет он прибыть. И всё равно до последней минуты верилось…
Вся парашютная эпопея заняла тридцать семь дней: тринадцатого апреля космонавты прилетели, а девятнадцатого мая получили значки инструкторов парашютно-десантного дела. Кстати, этот значок Гагарин носил и после того, как его китель украсила Золотая Звезда…
В Москве космонавтов ждала сурдокамера. Казалось бы, для такого общительного человека, как Юрий, испытание одиночеством было особенно невыносимым. Только привычка к дисциплине, "умение с вдохновением отдаваться будничным заданиям", как скажут потом о нём в прощальном слове друзья-космонавты, только железная воля и крепкие нервы могли бы удержать его в норме.
Так казалось… Но мне думается, что именно благодаря своей общительности Гагарин легче других перенёс одиночество. Он быстро нашёл выход: ему составил компанию… собственный голос. "Доброе утро. Начинаем зарядку", — говорил он, просыпаясь. И целый день проходил в подбадривающей игре с самим собою.
Журналистка Ольга Апенченко тотчас после гагаринского полёта написала очень интересную книжку под названием: "Труден путь до тебя, небо!"
"В комнате работали трое, — рассказывала она. — Врач-психолог, лаборантка и инженер. Но всё время чувствовалось присутствие кого-то четвёртого. То и дело слышалось: "Он проснулся сегодня раньше…", "Он передал, что чувствует себя отлично…" Он — космонавт. Он много дней не видел людей, не слышал человеческого голоса.
От одиночества, от тишины самые здоровые люди сходят с ума, у них появляются галлюцинации… Врач включает ленту записей, и раздаётся живой, улыбчивый голос Гагарина: "Земля! Я — космонавт. Сегодня пятое августа тысяча девятьсот шестидесятого года. Московское время — восемь часов сорок минут. Приступаю к завтраку. Та-ак… морковное пюре… По случаю вашего прибытия на Землю, Юрий Алексеевич, сегодня праздничный завтрак!"
Однажды все очень встревожились: датчик дыхания "не писал". Спешно включили телевизор и лишь тогда в полутьме с облегчением разглядели фигуру спящего Гагарина: ладонь под щекой, грудь ритмично вздымается… Уф!
"Лампочки на столе у Юрия замигали: красная, красная, белая. Он посмотрел в табличку и прочитал: "Поправьте датчик дыхания".
Так, молча, разговаривала с космонавтом Земля. И понемногу он привык к её немому разговору. Но озорство не оставляло его и в этой обстановке. Он начинал болтать сам с собой, зная, что за толстыми стенами с электронной начинкой его услышат.
"Он вспоминал, кто должен дежурить в тот день, и говорил, не рассчитывая на ответ. "Зин! А Зин! — доносилось из динамика. — Ты сегодня дежуришь? Как там моя Валя? Передай ей, что я тут обжился".
Прошло ещё несколько дней. По эту сторону камеры знали, что сегодня затворничеству наступит конец. Но Гагарин ничего не подозревал, для него бесконечное время продолжало тянуться и тянуться…
Неожиданно из динамика донеслось странное мурлыканье под нос.
— Вот порвались шнурки… — пел Гагарин. — Пора готовиться к записи… Сколько мне дали электродов… Один электрод с жёлтым шнурком… Другой электрод с зелёным шнурком… Третий электрод с красным…
"Мне было непонятно всё это, — пишет Апенченко, — и психолог Фёдор Дмитриевич просто объяснил: "Иссякли впечатления в камере. Вот он и ищет новых приключений. Поёт, как казах, обо всём, что видит".
В характеристике, составленной перед его полётом, было сказано: "Реакция на "новизну" (состояние невесомости, длительная изоляция в сурдокамере, парашютные прыжки и другие воздействия) всегда была активной; отмечалась быстрая ориентация в новой обстановке, умение владеть собой в различных неожиданных ситуациях. Уверенность, вдумчивость, любознательность и жизнерадостность придавали индивидуальное своеобразие выработке профессиональных навыков".
ПЕРСТ ФОРТУНЫ
У генерала Каманина много всего за спиной. "Голова в сединах, грудь в орденах", — можно сказать о нём, хотя он
