Марина - Карлос Сафон

— Писательница проводила время в компании немецкого пастора Саши и своих любимых книг, — рассказывала Марина. — Окончательно потеряв зрение, она сознавала, что никогда больше не увидит рассвет над морем, и попросила рыбаков, которые бросали якорь под скалой, позаботиться о Саше. Через несколько дней она на рассвете взяла лодку и заплыла далеко в море. Больше ее не видели.

Почему-то мне казалось, что история голландской писательницы была плодом воображения Марины, и я так ей и сказал.

— Иногда в воображении существует более реальный мир, Оскар, — сказала она. — Мы помним только то, чего никогда не было.

Герман спал, прикрыв лицо широкополой шляпой. Кафка лежал у него в ногах. Марина грустно смотрела на отца. Чтобы не тревожить сон Германа, я взял Марину за руку и повел на другой конец пляжа. Там мы сели на камни, отполированные волнами, и я рассказал ей обо всем, что узнал за прошедшею неделю.

Я не упустил ни одной детали, начиная с появления дамы в черном на вокзале и заканчивая историей Михаила Кольвеника и «Вело Гранелл», которую мне поведал Бенжамин Сентис, и не забыл рассказать о странном существе, которое я видел в грозу у дома Марины. Она молча слушала, отсутствующим взглядом созерцая маленькие водовороты, которые волны оставляли у ее ног.

Так мы сидели и молчали довольно долго, глядя на отдаленный силуэт скита Сант-Эльм.

— Что сказал врач из Ла-Пас? — наконец спросил я.

Марина подняла взгляд. Солнце уже садилось, и в его янтарных отблесках я увидел слезы в глазах моей подруги.

— Что осталось мало времени…

Я обернулся и увидел, как Герман машет нам рукой. У меня сжалось сердце, а горло сдавило, словно удавкой.

— Он не знает, — сказала Марина.

— Так лучше.

Я взглянул на Марину и заметил, как она быстрым, легким движением вытерла слезы. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг набрался смелости и нагнулся к ее лицу, чтобы поцеловать ее. Марина положила пальцы на мои губы и погладила меня по щеке, медленно отстраняясь. Потом она встала и зашагала прочь.

Я вздохнул.

Я встал и направился к Герману, который что-то рисовал в небольшом альбоме. Я вспомнил, что он уже много лет не держал в руках ни карандаша, ни кисти.

Герман поднял взгляд и улыбнулся мне.

— Скажите-ка, Оскар, как вы думаете, — похоже получилось? — спросил художник, отвлекая меня от забот, и показал мне альбом. Карандашные штрихи с неправдоподобной точностью запечатлели лицо Марины.

— Просто потрясающе, — пробормотал я.

— Вам нравится? Я рад.

На другом конце пляжа был виден неподвижный силуэт Марины, которая смотрела на море. Герман посмотрел сначала на нее, потом на меня. Он вырвал листок и протянул его мне.

— Это вам, Оскар, чтобы вы не забывали мою Марину.

Постепенно сумерки превратили море в расплавленную медь. Герман все улыбался и рассказывал забавные истории, которые случались с ним за рулем «Такера». Марина слушала его, улыбаясь его шуткам, и я снова почувствовал между ними эту незримую связь, казавшуюся мне волшебством. Я ехал молча, прижавшись лбом к стеклу и пытаясь совладать с досадой. На полпути Марина молча взяла мою руку и пожала ее.

Когда мы приехали в Барселону, на город уже спускались сумерки. Герман настоял на том, чтобы проводить меня до дверей интерната. Он припарковал «Такер» возле ограды и протянул мне руку. Марина зашла со мной на территорию. Ее присутствие обжигало, и я не знал, куда от этого деться.

— Оскар, если я чем-то…

— Нет.

— Послушай, Оскар, есть вещи, которых ты не понимаешь, но…

— Очевидно, — отрезал я.

— Подожди, — сказала Марины, стоя у ограды.

Я остановился возле пруда.

— Я хочу, чтобы ты знал: сегодня был один из лучших дней в моей жизни, — сказала она.

Когда я повернулся, чтобы ответить, Марина уже ушла.

Каждая ступенька лестницы давалась с таким трудом, как будто ботинки у меня были из свинца. По дороге я встретил кое-кого из товарищей. Они косились на меня, как будто впервые видели в интернате. По колледжу распространились слухи о моих таинственных похождениях. Но меня это не волновало. Я взял со стола в коридоре газету, отправился в свою комнату, лег на кровать и положил на газету на грудь. Из коридора доносились голоса. Я зажег ночник и попытался укрыться от реального мира в колонках газеты. Но имя Марины было в каждой строчке. «Это пройдет», — подумал я.

Через какое-то время прозаичные новости отвлекли меня от гнетущих мыслей. Чтобы забыть о собственных проблемах, надо почитать про чужие. Войны, аферы, убийства, мошенничества, гимны, дефиле и футбол. В мире ничего не изменилось. Уже спокойнее я продолжил читать. Сначала я не заметил. Там была маленькая заметка, просто чтобы занять место. Я сложил газету пополам и поднес ее к свету.

В канализациях Барселоны найден труп. Густаво Берсео, редакция.

Тело восьмидесятитрехлетнего Бенжамина Сентиса была найдено в четверг рано утром в четвертом коллекторе канализационной сети Сиутат-Вея. Как туда попал труп неизвестно, коллектор был закрыт с 1941 года. Предполагаемая причина смерти — сердечный приступ. Однако по нашим источником, труп был обнаружен без обеих рук.

В сороковые годы Бенжамин Сентис был известен в связи со скандалом на предприятии «Вело Гранелл», совладельцем которого он был. В последнее время, практически разоренный, он вел уединенную жизнь в маленькой квартирке на улице Принсеса, не поддерживая родственных связей.

Глава двенадцатая

Ночью я не смыкал глаз, снова и снова прокручивая в голове рассказ Сентиса. Я еще несколько раз перечитал заметку о его гибели в надежде среди букв и знаков препинания найти некий скрытый смысл. Старик не сказал мне, что это он был совладельцем «Вело Гранелл» вместе с Кольвеником. Если в остальном он не соврал, получается, что Сентис — сын основателя фабрики, унаследовавший половину ее акций, когда Кольвеник стал генеральным директором.

Это открытие меняло местами все кусочки головоломки. Если Сентис обманул меня в одном, мог обмануть и во всем остальном.

Когда рассвело, я все ломал голову над этой историей и ее развязкой. В тот вторник во время перерыва я убежал из интерната, чтобы встретиться с Мариной. Она, в который раз прочитав мои мысли, уже ждала меня в саду с газетой в руках. Хватило одного взгляда, чтобы понять: она читала заметку о гибели Сентиса.

— Этот человек тебя обманул… А теперь он мертв.

Марина бросила боязливый взгляд дом, как будто боялась, что Герман мог нас услышать.

— Пойдем-ка лучше прогуляемся, — предложила она.

Я согласился, хотя меньше чем через полчаса должен был вернуться на занятия.

Наш маршрут привел нас в парк Санта-Амелия на границе с кварталом Педральбес. В центре парка возвышался недавно отреставрированный особняк. В одном из старинных залов ныне располагалось кафе. Мы уселись за столик возле большого окна, и Марина вслух прочитала заметку, которую я уже помнил наизусть.

— Тут нигде не сказано, что это было убийство, — неуверенно заметила Марина.

— Конечно, тут не сказано. Но сама подумай: человека, который двадцать лет жил как затворник, находят мертвым в канализации, без обеих рук…

— Согласна. Это убийство.

— Это больше чем просто убийство, — сказал я напряженно. — Что мог Сентис делать посреди ночи в заброшенном канализационном туннеле?

Официант, протиравший стаканы за барной стойкой, от скуки стал вслушиваться в наш разговор.

— Потише, — прошептала Марина.

Я внял ее просьбе и постарался успокоиться.

— Тогда нужно пойти в полицию и рассказать о том, что мы знаем, — заметила Марина.

— Ничего мы не знаем, — возразил я.

— Скорее всего, нам все же известно больше чем им. Неделю назад таинственная женщина дает тебе карточку с адресом Сентиса и эмблемой черной бабочки. Ты навещаешь Сетиса, который утверждает, что ему ничего об этом не известно, но рассказывает про Михаила Кольвеника и «Вело Гранелл», втянутых в странную историю сорокалетней давности. Почему-то он не упоминает, что принимал непосредственное участие в событиях, и что он и есть сын основателя фабрики, которому Кольвеник после несчастного случая изготовил искусственные руки… А спустя неделю тело Сентиса находят в канализационном туннеле…

— Без протезов… — добавил я, вспомнив, что Сентис не пожал мне руку в нашу первую встречу.

Когда я подумал о его негнущихся руках, меня пробрала дрожь.

— Когда мы вошли в эту оранжерею, мы задели какие-то нити… — сказал я, пытаясь упорядочить факты в голове, — и впутались. Дама в черном сама передала мне эту карточку.

— Оскар, мы не знаем наверняка, что карточка полагалась именно тебе, и зачем она это сделала, мы тоже не имеем представления. Мы даже не знаем, кто она…