Марина - Карлос Сафон

Наконец, мы дошли до двери с бронзовой табличкой с надписью «Доктор Джон Шелли». Я посмотрел на часы. До назначенного нам времени оставалось две минуты. Марина постучалась.

Вне всяких сомнений, женщина, открывшая нам дверь, сошла с церковной фрески — хрупкая, чистая и загадочная. Ее кожа была снежно-белой, почти прозрачной, а глаза совсем-совсем светлыми. Ангел без крыльев.

— Сеньора Шелли? — вежливо обратился к ней я.

Она кивнула, и во взгляде зажглось любопытство.

— Добрый день, — начал я. — Меня зовут Оскар. Мы беседовали сегодня утром…

— Я помню. Проходите, проходите…

Она жестом пригласила нас внутрь. Мария Шелли двигалась с плавностью и грациозностью балерины, распространяя аромат розовой воды. У нее была стройная фигура, и я подумал, что ей, должно быть, тридцать с небольшим лет, хотя выглядела она моложе. Ее запястье было перебинтовано, а вокруг лебединой шеи был обернут шарф. Вестибюль приемной был темным помещением с бархатными стенами и матовыми зеркалами. В доме пахло как в музее, будто бы этот воздух был заперт в помещении много лет.

— Большое вам спасибо, что согласились нас принять. Это моя подруга Марина.

Мария перевела взгляд на Марину. Меня всегда восхищало, как женщины друг друга оценивают. Наш случай не был исключением.

— Очень приятно, — наконец вымолвила Мария Шелли протяжно. — Мой отец — человек преклонных лет и очень непостоянного характера. Очень вас прошу не слишком его утомлять.

— Не беспокойтесь, — ответила Марина.

Она жестом показала, чтобы мы следовали за нею. Воистину, Мария Шелли обладала змеиной грацией.

— Вы сказали, что знаете что-то о покойном сеньоре Кольвенике… — сказала она.

— Вы его знали? — спросил я в свою очередь.

Ее лицо осветилось воспоминаниями о других временах.

— На самом деле, нет… Слышала я о нем много, да. В детстве, — добавила она, будто бы разговаривая сама с собой.

Обитые черным бархатом стены были увешаны изображениями святых, дев и великомучеников. Фон же был таким темным, что полностью впитывал слабый свет, который попадал в помещение через щели в занавесках. Мы шли за хозяйкой дома, а я тем временем прикидывал, сколько времени она прожила здесь, вдвоем с отцом.

Выходила ли она замуж, жила ли, любила, чувствовала хоть что-нибудь за пределами этих темных стен?

Мария Шелли остановилась возле двери и постучала костяшками пальцев.

— Отец?

Доктор Джон Шелли, точнее то, что от него осталось, сидел в кресле перед камином, задрапировавшись одеялом. Его дочь оставила нас с ним наедине, и пока она не вышла из комнаты, я не мог оторвать взгляд с ее осиной талии. Старый врач, в котором я с трудом узнал человека с фотографии, молча нас разглядывал. В его глазах читалось недоверие, рука на подлокотнике кресла дрожала. Одеколон не перекрывал исходивший от него запах болезни. Саркастичная улыбка не скрывала неприязни ко всему миру и к своему нынешнему состоянию.

— Время делает с телом то же самое, что глупость с душой, — сказал он, указывая на себя, — гробит. Зачем вы пришли?

— Спросить, не могли бы вы рассказать нам о сеньоре Кольвенике.

— Мог бы, только мне незачем, — отрезал старик. — Я в свое время много чего рассказывал, и все было ложью. Если бы люди говорили хотя бы четверть того, что думают на самом деле, этот мир был бы раем.

— Да, но нам нужна правда, — возразил я.

Старик ухмыльнулся.

— Правда на дороге не валяется, сынок. Ее надо искать.

Я попытался понимающе улыбнуться, но начинал подозревать, что этого человека на слове не поймаешь. Марина, угадав мои опасения, перехватила инициативу.

— Доктор Шелли, — сказала она ласково, — в наши руки случайно попала коллекция фотографий, которая может иметь отношение к сеньору Михаилу Кольвенику. На одном из снимков изображены вы с одним из своих пациентов. Именно поэтому мы взяли на себя смелость вас побеспокоить, надеясь вернуть коллекцию законному хозяину или другому человеку, который имеет на нее права.

На этот раз в ответ не прозвучало ядовитой фразы. Врач смотрел на Марину, не скрывая своего удивления. Почему же мне не пришла в голову такая хитрость? Я решил, что лучше мне уступить право вести беседу Марине.

— Понятия не имею ни о каких фотографиях, сеньорита…

— Речь идет о снимках пациентов с врожденными уродствами, — пояснила Марина.

В глазах доктора зажегся огонек — нам удалось затронуть какие-то струны. Все-таки в этом человеке еще теплилась жизнь.

— А с чего вы взяли, что эта коллекция принадлежала Михаилу Кольвенику? — с напускным равнодушием спросил он. — И какое вы имеете к ней отношение?

— Ваша дочь сказала, что Михаил Кольвеник был вашим другом, — уклончиво ответила Марина.

— Да, простодушия ей не занимать, — враждебно отрезал Шелли.

Марина кивнула и поднялась, жестом указывая мне сделать то же.

— Я поняла, — сказала она вежливо. — Теперь ясно, что мы ошиблись. Просим прощения, что побеспокоили вас, доктор. Пойдем, Оскар. Мы еще встретим того, кому могли бы отдать коллекцию…

— Секунду, — резко сказал Шелли.

Откашлявшись, он рукой указал нам, чтобы мы снова сели.

— Альбом все еще у вас?

Марина кивнула, в упор глядя на старика. Вдруг Шелли издал что-то вроде смешка. Звук был похож на шелест старой газеты.

— А откуда мне знать, что вы понимаете под правдой?

Марина отдала мне безмолвный приказ. Я достал фотографию из сумки и протянул ее доктору Шелли. Он долго смотрел на нее, а потом, наконец, повернулся к камину и заговорил.

Он рассказал нам, что родился в семьи англичанина и испанки. В больнице в Борнмуте он специализировался на травматологии. Когда молодой врач приехал в Барселону, статус иностранца не позволял ему вращаться в подобающих кругах. Должность тюремного врача была самым лучшим из поступивших предложений, и он согласился. Михаил Кольвеник лечился у Шелли после своего избиения.

На тот момент Кольвеник не говорил ни на одном испанском наречии. К счастью, Шелли немного знал немецкий. Он одолжил Кольвенику денег, нашел ему квартиру и работу на «Вело Гранелл». Кольвеник очень привязался к врачу и никогда не забывал его великодушия.

Они стали очень хорошими друзьями.

Со временем дружба подкрепилась и профессиональными интересами. Многим пациентам Шелли нужны были протезы. Среди изготовителей данной продукции «Вело Гранелл» была лидером рынка, а Кольвеник — самым талантливым инженером.

Вскоре Шелли стал личным врачом своего друга. Как только фортуна улыбнулась Кольвенику, они вложили деньги в создание медицинского центра по изучению и лечению врожденных заболеваний и мутаций.

Интерес Кольвеника к данной теме зародился еще в Праге. Шелли рассказал, что мать Кольвеника произвела на свет близнецов. Один из них, Михаил, родился сильным и здоровым. Другой же, Андрей, страдал врожденным неизлечимым заболеванием костных и мышечных тканей. Он не прожил и семи лет. Этот эпизод врезался Михаилу в память до такой степени, что повлиял на выбор профессии. Кольвеник всегда думал, что при надлежащем лечении и высоком уровне развития технологий, которые должны исправлять просчеты природы, его брат не умер бы так рано и мог бы жить полной жизнью.

Именно это убеждение заставило его заняться механизмами, которые, как он любил говорить, «дополняют» тела, по воле судьбы лишенные каких-то частей.

«Природа — словно ребенок, который играет с нашими жизнями. Когда ей надоедают старые и сломанные, им на смену приходят другие, — говорил он. — Наша задача перебрать детали и собрать их по-новому».

Некоторые видели в этих высказываниях дерзость, граничившую с богохульством. Для других же они были источником бесконечной надежды.

Тень брата никогда не покидала Кольвеника.

Он полагал, что лишь по воле случая из них двоих именно он родился здоровым, а брат был обречен на смерть. Шелли добавил, что Михаил в глубине души чувствовал себя виноватым, и не только перед Андреем, но и перед всеми людьми, над которыми природа сыграла такую злую шутку.

В то время Кольвеник начал собирать по всему миру снимки людей с деформированными телами. Для него все эти обезображенные природой существа были братьями Андрея. Его семьей.

— Михаил Кольвеник был выдающимся человеком, — продолжил доктор Шелли. — А такие люди зачастую вызывают неприязнь у менее одаренных. Зависть — это слепота, которая вырывает глаза с корнем. Сколько клеветы в адрес Михаила я слышал в последние годы его жизни и сразу после смерти… Этот чертов инспектор… Флориан. Даже не понял, что его использовали как марионетку, чтобы добраться до Михаила…

— Флориан? — повторила Марина.