Марина - Карлос Сафон

Иногда я боялся убить это чудо своим присутствием. Бывали дни, когда, возвращаясь в интернат, я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете уже потому, что мне позволяли разделить это чувство единства.

Я держал нашу дружбу в тайне, сам не знаю почему. Я никому ничего не рассказывал, даже своему товарищу Шефу. Всего за несколько дней Марина и Герман стали тайной, которой я жил. И по правде говоря, только ею я и хотел жить.

Помню, как однажды Герман рано пошел спать, извинившись в своей изящной манере джентльмена девятнадцатого века. Я остался в зале с портретами наедине с Мариной. Она мне загадочно улыбнулась и сказала, что писала про меня. Это известие привело меня в ужас.

— Про меня? Что значит — пишешь про меня?

— Значит, что не контра, а про.

Этим следовало ограничиться. Марина застала меня врасплох.

— Ну так что же? — спросила она. — У тебя настолько низкая самооценка, что ты считаешь, о тебе нечего писать?

У меня не было ответа на этот вопрос. Этому научил меня Герман, когда мы играли в шахматы. Основная стратегия: даже если тебя застали со спущенными штанами, грозно кричи и бросайся в атаку.

— А если и так, тем более не вижу, почему ты не можешь дать мне почитать, — отрезал я.

Марина в нерешительности приподняла бровь.

— Я имею право знать, что ты обо мне пишешь, — настаивал я.

— Вдруг тебе не понравится?

— А вдруг понравится?

— Я подумаю.

— Буду ждать.

Холод пришел в Барселону как обычно — со скоростью метеорита. Меньше чем за сутки температура стала минусовой. Вместо легких осенних плащей на улицах появились армии поношенных пальто. Небо теперь было стального цвета, а по улицам носился ураганный ветер, кусавший за уши.

Герман и Марина неожиданно подарили мне меховую шапку, которая, должно быть, стоила целое состояние.

— Это чтобы защищать мысли, Оскар, — пояснил Герман. — Чтобы ты не простудил голову.

В середине ноября Марина сообщила, что они с Германом на неделю едут в Мадрид. Знаменитый врач из больницы Ла-Пас согласился включить Германа в экспериментальную программу лечения, которая проверялась в Европе всего пару раз.

— Не знаю, говорят, что этот врач творит чудеса, — сказала Марина.

Перспектива провести без них целую неделю придавила меня каменной плитой. Мои попытки это скрыть провалились. Марина видела меня насквозь. Она взяла меня за руку.

— Это всего на неделю. Потом ты снова нас увидишь.

Я кивнул. И она не стала больше меня утешать.

— Мы с Германом подумали… Ты пока не приглядишь за Кафкой и за домом? — продолжила Марина.

— Разумеется. О чем речь.

Ее лицо просияло.

— Хоть бы этот доктор оказался таким хорошим, как о нем говорят, — сказал я.

Марина пристально посмотрела на меня. Губы улыбались, но серые глаза светились грустью, которая меня обезоружила.

— Хоть бы.

Поезд на Мадрид уходил в девять утра с вокзала Франции. Я выбежал из интерната на рассвете. На остававшиеся карманные деньги я заказал такси, чтобы забрать Марину и Германа и отвезти их на вокзал. То воскресное утро было завешено голубой дымкой, которая медленно исчезала с наступлением янтарного рассвета.

Большую часть пути мы преодолели молча. Таксометр старенького «Сеата» щелкал как метроном.

— Не стоило беспокоиться, дорогой Оскар, — сказал Герман.

— Что вы, мне совсем не трудно, — ответил я. — На улице жуткий холод, не мог позволить вам мерзнуть.

Когда мы приехали на вокзал, Герман расположился в кафе, а мы с Мариной пошли покупать забронированные заранее билеты.

Перед отбытием поезда Герман меня так крепко и душевно обнял, что я чуть не расплакался. Носильщик помог ему погрузить чемоданы, и Герман оставил нас с Мариной на перроне, чтобы мы могли попрощаться. Эхо тысячи голосов и свистков множилось под сводами вокзала.

Мы молча, почти искоса, смотрели друг на друга.

— Ну что же… — сказал я.

— Не забывай подогревать молоко для Кафки, потому что…

— Он ненавидит холодное молоко, особенно сразу после очередного убийства, знаю. Кот с барскими запросами.

Начальник вокзала приготовился дать отмашку поезду красным флажком. Марина вздохнула.

— Герман тобой гордится, — сказала она.

— Не понимаю, почему.

— Мы будем скучать по тебе.

— Так только кажется. Ладно, тебе пора.

Вдруг Марина шагнула ко мне и коснулась своими губами моих. Не успел я и глазом моргнуть, как она зашла в вагон. А я остался на перроне, глядя вслед поезду, прорезающему туман. Когда его шум стих вдали, я побрел к выходу с вокзала и по дороге вспомнил, что я так и не рассказал Марине о странном существе, которое я видел у ее дома в грозу. Со временем я сам предпочел о нем забыть и убедил себя, что все это мне почудилось.

В большом вестибюле вокзала ко мне подбежал запыхавшийся носильщик.

— Вот… меня попросили вам передать.

Он протянул мне конверт желтого цвета.

— Думаю, вы ошиблись, — сказал я.

— Нет, нет. Сеньора сказала отдать это вам, — настаивал носильщик.

— Какая сеньора?

Носильщик махнул рукой в сторону выхода на бульвар Колумба.

Ступени вокзала были окутаны паутиной тумана. Там никого не было. Носильщик пожал плечами и ушел.

Озадаченный, я обогнул здание, вышел на улицу и увидел ее силуэт. Дама в черном, которую мы видели на кладбище Саррьи, садилась в карету, запряженную лошадьми. Она повернулась и на несколько секунд задержала на мне взгляд. Ее лицо скрывала темная вуаль, напоминавшая стальную паутину. В следующий момент дверца кареты захлопнулась и возница, полностью закутанный в серый плащ, тронул лошадей.

Карета на полной скорости промчалась между бульваром Колумба в направлении улицы Рамблас и скрылась.

Я совсем забыл посмотреть, что же было в конверте, который передал мне носильщик. Я порвал его и увидел внутри обыкновенную визитную карточку. На ней были указаны следующие реквизиты:

Михаил Кольвеник, улица Принсеса, 33, 2а

Я перевернул карточку. На оборотной стороне был напечатан символ, который мы видели на памятнике на кладбище и на заброшенной оранжерее. Черная бабочка с раскрытыми крыльями.

Глава десятая

По дороге на улицу Принсеса я жутко проголодался и зашел в булочную напротив церкви Санта-Мария-Дель-Мар, чтобы купить себе пирожное. В воздухе витал аромат сладкого хлеба и эхо колоколов. Улица Принсеса была узкой и тенистой и пролегала через старинный квартал.

Я прошел мимо старинных особняков и зданий, которые казались древнее, чем сам город. На фасаде одного из домов я с трудом смог прочитать стершиеся цифры 33. Я прошел в вестибюль, который напоминал старинную монастырскую часовню. На стене с обшарпанной эмалью висели ржавые почтовые ящики. Я безуспешно искал на них имя Михаила Кольвеника, как вдруг услышал за спиной тяжелое дыханье.

Я настороженно повернулся и увидел морщинистое лицо старухи, сидевшей в каморке привратника у входа.

Мне показалось, что это восковая фигура, наряженная вдовой. Ее лицо приняло осознанное выражение. Глаза были белыми как мрамор. И без зрачков. Она была слепа.

— Кого вы ищете? — спросила привратница надтреснутым голосом.

— Михаила Кольвеника, сеньора.

Пустые белые глаза дважды моргнули. Старуха помотала головой.

— Мне дали этот адрес, — настаивал я. — Михаил Кольвеник, квартира 2.

Старуха снова помотала головой и снова села неподвижно.

В этот момент я уловил какое-то движение на столе каморки. По морщинистой руке старухи полз черный паук.

Белые глаза все так же смотрели в пустоту.

Я тихонько проскользнул к лестнице.

Никто не менял лампочку на этой лестнице уже лет тридцать. Ступеньки были скользкими и разбитыми.

Лестничные площадки были колодцами темноты и тишины. Призрачный свет струился через слуховое окно чердака. Там кругами летал запертый голубь. У второй квартиры была тяжелая дверь из обработанного дерева с металлической защелкой. Я дважды позвонил и услышал в глубине квартиры эхо звонка.

Прошло несколько минут. Я снова позвонил. Еще две минуты. Мне уже начинало казаться, что я попал в усыпальницу. Одно из сотен призрачных зданий, которых так много в старых районах Барселоны.

Вскоре решетка смотрового окна открылась и лучи света прорезали темноту. Я услышал из-за двери древний голос — он не разговаривал несколько недель, а то и месяцев.

— Это кто?

— Сеньор Кольвеник? Михаил Кольвеник? — спросил я. — Можно с вами поговорить?

Окошко тут же закрылось.

Тишина. Я было собирался снова позвонить, как вдруг дверь квартиры открылась. На пороге появился силуэт. Из глубины помещения донесся рокот водопроводной трубы.