Монристы (полная версия) - Елена Хаецкая

– Идем.

И не оглядываясь пошел вперед, разбрасывая на ходу длинные ноги.

Хатковская рванулась за ним. Я схватила ее за руку:

– С ума сошла! Мало ли кто…

– Мадлен, – зашептала Хатковская, – это же такое приключение… Мы же всю жизнь будем помнить…

Он вдруг остановился.

– Я здесь работаю, – сказал он. – Борис.

– Очень приятно, – кокетливо сказала картавая Христина.

Мы стали карабкаться по лесам до самых крестов. Под ногами валялись кусочки мозаики, ведра с засохшей оранжевой краской, щепки и всякая дрянь. Несколько золотых стеклышек я спрятала в карман.

– Здесь, – сказал Борис и открыл маленькое окно.

Мы влезли в собор. Внутри он тоже был опоясан лесами. Над головами простерлась фигура Спаса. Огромные белые глаза Бога были совсем близко, и Хатковская тронула их рукой. В углу, над благословляющими перстами, темнела дыра.

– Снаряд, – сказал Борис. – Идем.

Мы спустились на ярус ниже и очутились в странном круге золотых стен. Я стояла в центре этого круга, и шесть ликов, спрятанных в зеленые крылья, молча и торжественно взирали на меня со своих золотых полей. Зеленые перья, струясь, касались их щек и соединялись под подбородком. В этой раме были заключены огромные черные глаза, обведенные кругами, изогнутый нос, темный, трагический рот.

Скрипнули доски. Пахнуло крепким табаком. Борис, нагнув голову, молча смотрел на наши горящие лица. Потом повернулся и пошел к лестнице, ведущей вниз.

Когда мы уже стояли на каменном полу собора, переполненные видением золотых стен, мерцающих там, наверху, Борис молча пожал нам руки и вдруг, застенчиво улыбнувшись, проговорил:

– Я вам телефон оставлю свой, значит… если что…

Я сунула клочок газеты с номером телефона в карман. Хатковская, глядя широко раскрытыми глазами перед собой и видя только скорбный и суровый лик, спрятанный в буйных крыльях, машинально пожала ему руку еще раз и отвернулась.

Мы трое вышли из собора. Хатковская и я долго стояли на мосту, глядя в сутулую спину, пока Борис не скрылся.

– Кто был прав? – гордо спросила Хатковская.

– Ты права, родная, утешься.

О Хатковская…

Нас с тобоюБыло двое,НеразлучнейНе найдешь.С нами третий –Буйный ветерИ четвертый –теплый дождь.

Мы бежали вдоль ФонтанкиНаступая на домаВ мокром зеркале асфальта…

– Мадлен, дорогая! О Мадлен! О, Мадлен…

– О мы, Хатковская!

– Да! О мы! О мы, которые…

Мы шли по набережной Кутузова.

– Которые… – задумчиво продолжала Хатковская. – Мадленище, а не поступить ли нам в институт культуры?

Она вдруг остановилась, побагровела и согнулась пополам (это она так смеется).

– Представляешь, Сидди, мы будем затейниками. Нас пошлют просвещать массы: меня в Ванькино, тебя в Манькино…

– Балда, – сказала я. – Я буду писать свое полное собрание сочинений, а ты тем временем накропаешь обо мне мемуары.

До нас долетели звуки вальса.

– Это оркестр в Летнем саду, – сказала я.

– Пра-авда? – удивилась Хатковская. – Я никогда не видела у нас почему-то оркестров.

Нежный голос трубы вкрадчиво и грустно выводил мелодию над мокрыми липами. Пахло травой. Было легко и нежно на душе, как тогда, когда я слышу аккордеон с первого этажа.

Хатковская зашептала:

– Посмотри, какой там дяденька с огромной трубой! Он уже весь красный… Еще бы! Такая махина: бу-бу-бу…

Тетенька с собачкой, похожей на паука, покосилась.

– Мадлен! – сказала невозмутимая Хатковская после краткой паузы. – А не пойти ли мне на кафедру дефектологии в качестве учебного пособия?

– Девушка, шуметь идите в другое место, – с достоинством сказала тетенька.

– Это вы мне? – удивилась Хатковская.

– Вам!

– Что-то я не поняла, – зловеще сказала Хатковская.

Запахло скандалом.

Стемнело. Упали первые капли дождя, тяжелые, как кровь. Собачка задрожала обвислым задом и стала нервно поджимать ножки. Заговорили липы. Музыканты поспешно убирали стулья. Через минуту хлынул ливень.

Учебный год, родные зеленоватые стены, милый кабинет военного дела с манекеном, одетым в защитный костюм и противогаз. Незабываемая встреча с музой.

Муза сияла всеми своими железными зубами. Отныне на занятия по военной подготовке мы обязаны являться в гимнастерках. В белых передниках мы слишком походили на гимназисток.

Никакое перо не в состоянии описать, в каких пугал удалось нам превратить себя. У Натальи часто шла носом кровь. Закапав кровью гимнастерку, она не стала ее стирать и гордо ходила с кровавыми пятнами на груди. Хатковская носила гимнастерку навыпуск, юбка была ненамного длиннее, что придавало моей подруге несомненное сходство с «мальчиком без штанов» у Салтыкова-Щедрина. Что касается меня, то однажды Саня-Ваня, не вытерпев, подвел меня за руку к зеркалу и спросил, не стыдно ли мне. Гимнастерка моя, с плеча какого-то громадного детины, стираная-перестираная, древнего образца, изящным мешком драпировалась на моей стройной фигуре.

Попытки Сани-Вани ввести заодно форменные юбки успеха не имели. По школе поползли двустишия:

Завыли жалобно собаки,Увидев юбку цвета хаки

и

Во избежание позораНе придушить ли нам майора.

Саня-Ваня не терял бодрости и начал активную подготовку к районному смотру строя и песни. Мы забросили даже разбирание и собирание автомата Калашникова и принялись наводить глянец на внешность. Торжествуя, Саня-Ваня приволок белые ремни и пилотки и раздал нам. Последние жалкие остатки партикулярности были задушены белыми ремнями.

Я сидела у окна, в пилотке, с двумя косичками, в огромной гимнастерке, и смотрела, как кот крадется по двору. Из-за стены доносилось бумкание рояля и детские голоса. Там шел урок пения. Дети старательно пели:

Товарищ мой, со мною вместе пой,Идем со мной дорогою одной,В одном строю плечо-плечо-плечоШагают те, в ком сердце горячо

(бум-бум-бум!)

В одно-ом строю-у!..

Мы тоже это пели. Кто пел: «К плечу прижав плечо», а кто – «Плечо прижав к плечу», и от этого получалось «плечо-плечо-плечо».

Затем следовало скандирование под мрачные аккорды:

Свободу! Народу!Свободу! Народу!

И уже сплошной крик:

Когда мы! едины! то мы непобе-димы!Эмбегло! унимо!

(Это уже они перешли на испанский язык).

Хорошо, что на уроках пения стали петь, лениво думаю я. Сцены из прошлого встают перед моим мысленным взором. Мы в пятом классе проходили оперу «Садко». Учительница диктовала нам содержание, мы записывали его в тетрадки, а потом она нас спрашивала, что случилось с Садко на дне морском. Римского-Корсакова за это мы ненавидели и называли Греческим-Корсаковым, а на «Садко» написали идиотскую пародию под названием «Сапфо». Из персонажей этого произведения помню только святую Санту-Заразу и сочиненную мною арию: