Ворлок из Гардарики - Владислав Русанов

– Поздорову тебе, Лосси, – вежливо приветствовал его Черный Скальд.

– И тебе доброго здравия, Хродгейр.

Датчанин едва заметно поклонился, выказывая почтение хозяину – ведь у костра норвежцев он гость.

– Не хочешь ли отведать нашего скромного ужина? – продолжал Хродгейр.

– Благодарю. Я верю, что старый Сигурд мастерством не уступает Андхримниру.[29] Но мои люди готовят пищу. Я надеюсь поужинать с ними, как подобает вождю.

– Трудно возразить, – кивнул скальд. – Я знаю, Лосси-датчанин всегда поступает по справедливости.

– Стараюсь, – с ноткой довольства в голосе ответил Точильный Камень. – И я очень люблю, когда и другие поступают по справедливости, по закону, по правде.

– И здесь мне трудно возразить. Слова истинного вождя, водителя сотен.

– Значат ли твои слова, что ты тоже намерен поступать по справедливости?

– Конечно! Мне даже обидно слышать твои слова. Когда я поступал иначе?

– Сегодня.

– Лосси. – Скальд нахмурился. – Неужели ты хочешь обидеть меня или, мне боязно даже предположить это, оскорбить?

– Я не хочу никого оскорблять, – повел плечами датчанин. – Я не желаю изъясняться намеками. Я привык говорить прямо. Так же, как и разрубать топором вражьи шлемы. Сегодня, когда победа была уже в наших руках, ты прочел заклинание. Наши весла сломались. Мы проиграли. «Слейпнир» занял место, по праву принадлежащее «Жрущему ветер». Мы лишились шести весел из двадцати. Чем я должен заменить весла? Почему мои люди мокрые и злые, а твои довольные и сухие? Где здесь справедливость, о которой ты толковал, Хродгейр Черный Скальд?

Договорив, Лосси стукнул рукоятью топора оземь, обвел слушающих его викингов суровым взглядом, в котором читался праведный гнев и возмущение.

– Ты обвинил меня в колдовстве, Лосси-датчанин, – растягивая слова, медленно произнес Хродгейр. – Это очень серьезное обвинение. Оно требует доказательств.

– Я готов подтверждать. И настаиваю…

– Ты готов привести доказательства?

– Да.

– Какие же?

Точильный Камень задумался. Он кусал ус, переминался с ноги на ногу.

– Говори скорее, Лосси! – настаивал Хродгейр. – Не заставляй нас ждать – мои люди хотят пива!

Скальд держался с нагловатой уверенностью. Датчанин, хоть и верил в свою правоту, затруднялся привести веские доводы. Вратко смотрел ему в лицо и видел, как убеждение в глазах викинга сменяется растерянностью, а потом и удивлением. Взгляд Точильного Камня метнулся поверх головы Хродгейра, и тут уж его глаза начали вылезать из орбит.

Новгородец оглянулся и обмер.

На краю освещенного костром круга стояла высоченная, худая старуха. Точь-в-точь как описывал кормщик. Морщинистое лицо цвета старого пергамента. Заострившийся подбородок. Нос, торчащий подобно вороньему клюву. Седые, спутанные патлы космами спадали на плечи и лоб. Глаза, спрятанные глубоко в глазницах, горели, словно два уголька. Очертания костлявого тела смутно угадывались под изодранным, казалось состоящим из одних клочков и лохмотьев, балахона. Наверное, когда-то это была рубаха, но теперь иначе, чем балахоном, ее не назвал бы никто.

Древняя, как сама земля, старуха молча стояла и буравила собравшихся у огня мужчин недобрым взглядом. Будто хотела сказать: «Зачем это вы приперлись в мой фьорд? Кто звал вас? Зачем шумите, нарушаете мой покой?»

Викинги, увидев ее, застывали, теряли веселость. Их лица становились суровыми и скорбными. Так люди держатся на похоронах близкого родственника или любимого вождя.

Гуннар пробурчал что-то себе под нос – скорее всего, наговор от сглаза или, того хуже, от колдовства – и схватился за висевший на шее амулет – маленький молот Тора. Да, уж если кто и защитит северянина от недоброго глаза, так только бог-громовержец, победитель великанов.

– Поздорову тебе, почтенная, – первым пришел в себя Хродгейр. Он говорил твердо, хотя и с видимым усилием.

Хозяйка фьорда молчала.

– Прошу простить нас, что нарушили твой покой, – вел дальше предводитель норвежцев. – Хрофт свидетель, я хотел передать тебе немного еды и питья, но меня убедили, что здесь нет никого живого. – Он сверкнул глазами в сторону Гуннара, который едва заметно развел руками.

– Никого живого… – вдруг проговорила старуха высоким дребезжащим голосом. – Нигде нет никого живого! Все живые – мертвы, а все мертвые – живы! Волк рвется с цепи! Быстро строится Нагльфар! Выросла омела![30]

От звуков ее голоса, от непонятных слов, от грозной уверенности, звеневшей, словно вечевой колокол, Вратко поежился. Холод побежал между лопатками. Он смотрел на бывалых, опытных в битве, повидавших жизнь воинов. Хирдманы Хродгейра, открыв рты, внимали древней вещунье. В глазах их плескался суеверный ужас.

– Вы – вольные люди, искатели славы и добычи! – продолжала старуха. – Вы вечно в пути, вечно спешите за удачей. Гонитесь, гонитесь за ней, а получаете в награду только смерть и разочарование… И никогда, до скончания веков не прекратит вас гнать по жизни зависть и жадность, гордость и спесь! Здесь, в этом фьорде, тоже когда-то жил такой. Выходил в море отсюда и сюда возвращался зимовать. – Прорицательница вытянула вперед руку с длинными, закручивающимися ногтями. – Однажды он услышал о земле, наполненной золотом и самоцветами, как наши берега камнями. Он решил достичь ее во что бы то ни стало. Слушайте, викинги, о хевдинге Ингольве, которого завистники прозвали Жадным Хевдингом!

Речь старухи полилась, словно волна жара из очага, когда присаживаешься рядом с ним в морозный день. Ее слова проникали в сердце каждого, кто их слышал, и превращались в образы.

Вратко словно воочию увидел перед собой серые волны северного моря, низкое небо, придавленное к земле тяжелыми, комковатыми тучами, и упрямо рвущийся к неведомой земле корабль…

Корпус дреки содрогался, жалобно поскрипывая всякий раз, когда очередная волна догоняла его и ударяла под просмоленный зад. Будто просил роздыху. Но пестрое полотнище паруса жадно ловило стылый ветер, шкоты натянулись струнами лиры сказителя и звенели в такт ударам волн.

– Скоро ли? – Белобрысый крепыш в куртке из дубленой кожи хмуро почесал толстую ляжку. – Уже шесть ден парни без земли.

Тот, к кому он обращался, молчал. Обняв штевень, он глядел на волны, на недосяжную линию окоема, не прикрываясь от оседающих на бороде и одежде соленых капель.

– Знал бы, харчей поболе запас бы… – продолжал тянуть светловолосый, не переставая почесываться.

– Асварда ко мне, – рявкнул, спрыгивая с носовой площадки, вождь. – И живо, трепло!

Он был широк в плечах и налит силой, как бочонок добрым пивом, и не раз на потеху съехавшимся на тинг подлезал под коня и, покраснев лицом, приподнимал. Шуток вождь не понимал и шутить не любил, зато требовал, чтобы его приказы исполнялись без проволочек и в точности. Правая рука предводителя, белоголовый Гейрмунд, отлично это знал.

Асварда, не мешкая, вытащили из-под закрывавшей палубу парусины и, поддерживая под локти, чтоб не поехал носом по палубе, привели к резной волчьей голове.

Взгляд вождя давил, впечатывал в доски палубы, но высокий, тонкий в кости Асвард («муж женовидный», сказал бы скальд) этого, казалось, не замечал.

– Что тебе опять от меня нужно, Ингольв-хевдинг? Я все сказал честно.

– Ты говорил, до острова шесть дней пути под парусом.

– Это так. А разве шестой день уже прошел? – Худое подвижное лицо с тонкими губами выражало полнейшее презрение к столпившимся вокруг могучим воинам.

– Он на исходе.

– Я предупреждал тебя, хевдинг, клад не дастся в руки тому, кто не жаждет его заполучить…

– Я не жажду? – Голос Ингольва взмыл над грохотом волн и пением снастей. – Да я жажду его так, как не жаждал ни одной жены! Больше жизни и воинских побед! Во имя Нифльхеля,[31] как же надоело копить медяк к медяку, впроголодь держать дружину…

– Земля! – Звонкий выкрик дозорного, Раги Подкидыша, проторчавшего на верхушке мачты уже полдня, заставил всех встрепенуться и повернуть головы в указанном иззябшей рукой направлении.

Там, за чередой серо-зеленых, маслянисто поблескивающих волн, виднелась тонехонькая темная полоска. Суша.

– Ну, что я говорил? – самодовольно улыбнулся Асвард, буравя хевдинга холодным взглядом неподвижных бесцветных глаз.

Однако его уже никто не слушал.

– Парус убрать! Весла на воду!

Двенадцать пар славных ясеневых весел ударили разом, дружно вспенив скользкую спину поля китов. Дреки заскрипел протяжно, по-стариковски, разворачиваясь влево по ходу. Выровнялся и помчался, послушный слаженным движениям викингов, к проступавшей все яснее и яснее незнакомой земле.

Только Гейрмунд на выдохе бросил через плечо своему соседу, угрюмому, одноглазому Энунду:

– И это говорил самый удачливый хевдинг от Лебяжьего острова до Ягодного Мыса. Не будет добра от этого похода…