Годзюон - Нина Гладкова

море меняет мне лицо. Это оттого, что я чувствую море в первую очередь лицом. Опускаю в воду лицо и море, проникая в меня через лоб, глаза, растворяет застывшие мысли, узелки нервов, изменяя мне лицо.

Мы всегда уезжаем далеко от берега, где уже не летают чайки, а только вертолёты и летучие рыбы с прозрачными крыльями. Глубоко в море, когда и под тобой и вокруг только море, по иному чувствуешь физическую любовь. И чувствуешь море. Понять море? Понять море невозможно, как невозможно понять душу. Море возможно только ощущать.

В восьмидесятых годах прошлого века, в Чёрном море произошла катастрофа с пассажирским лайнером «Адмирал Нахимов». Морских катастроф тысячи, но во время крушения «Нахимова» я жила у Чёрного моря. Море долго приносило обломки этого большого корабля. Люди говорили между собой о погибшем корабле, в недоумении пожимали плечами: «Море та-

кое большое! Почему корабли не разошлись?». Я ловила щепки, слушала разговоры, и думала о том, что здесь, на земле, понять море и то, что случается в море, невозможно. Совсем недавно я узнала о том, что в Японии, все происшествия на море, даже уголовные преступления, рассматривают специальные морские суды. Люди, положившие такой обычай, были не по-земному-мудры. Потому что море — стихия неземных интерпретаций. Бывает, что мы едем к морю сквозь безветренное солнечное утро, и с полпути звоним на лодочную станцию — уточняем погоду. И нередко смотритель сообщает, что в море ходит большая волна, и выход лодок на сегодня закрыт. При этом ни воздух, ни берег не содержат и малейшего намёка на непогоду! Море просто не всегда хочет видеть в себе людей.

Нихонкай — японское море. В Японии море повсюду. Даже если смотреть на японское море только из окна спальни, и никогда не ходить на берег, море без приглашения может обрушиться на голову с небес в виде тайфуна или с размахом устроить прилив. Я каждый день прохожу по одному из многочисленных мостов черноглазой реки Мегурогава, впадающей в Токийский залив. Кое-где, на набережной, где берег особенно неровный, вдоль реки аккуратно сложены горки из мешков с песком. Они нужны на случай неожиданного подъема воды. Когда уровень воды падает, обнажая нижние ряды камней трёхметровой береговой стены, я иногда останавливаюсь на мосту и смотрю на спящих внизу на дне реки чёрных пузатых карпов. После нескольких часов куража небольшого тайфуна река наполняется вдвое, напоминая людям о том, что их дома стоят на воде. Оттого в Японии у моря нет ощущения расслабленной праздности, присущей средиземноморским и черноморским городам. Скорее наоборот, японцы как будто спрашивают у своего моря позволения на диалог. Пляжей, в привычном для русского человека смысле, в Японии мало. Лежать в панаме у воды — это для бассейнов при отелях. А море — это лодки. За последние годы я легко забыла, что такое входить в море

НУЛЕВАЯ ТОЧКА

Япония — это несколько островов, среди которых главный Хонсю. Он так и переводится — главный, основной остров. Японское «хон» означает «основа».

На главном Хонсю, главный — Токио.

Что для японца слово «Токио»? То же, что для русского «Москва». Это слово имеет Силу, независимо от того, нравится это или нет. Название этой силы — центр.

Центр. То, что человек в самом себе всегда желает, но не может обрести, по крайней мере, на продолжительное время. Может быть, по этой, изначально свойственной человеку цели, я всегда стремлюсь в центр.

И в новых странах, мне интересны именно столицы и их центры. Иногда старые, угасшие столицы, как иллюстрации моих размышлений о столичности.

Я уезжала из Киото вечером. Ещё в высокой башне ресторана, глядя сверху на гаснущий город, и потом, всю дорогу до Токио, я думала о столицах. Старой и новой. В старой японской столице осталось классическое и изначальное японское зерно, но в энергетическом смысле Киото, на мой взгляд, потухшая провинция. А от Токио, ещё за километры пути ощущается жаркая энергия центра. Дело не в величине. Например, Нагоя, урбамонстр, много больше Киото. Но от Нагоя ощущаешь жар домны, а не жар центра.

Энергия центра — особенная энергия.

Есть объяснения механизма образования столиц. Разъяснения о реках и торговле и политической воле человеческих решений. Но есть в

мире столицы без столичности, лишь сосредоточие официальных учреждений, как в Австралии или Америке. И потухшие, бывшие столицы, как Петербург, как Киото. И огромные сильные города, как Осака или Чикаго, которым, тем не менее, никогда не перейти незримый рубеж, отделяющий столичность от прочего. Да, столичность это и реки, и торговля, и воля, но и специфическая, эфемерная, нематериальная, энергетическая суть, передаваемая только в ощущениях, но от этого не менее реальная.

Я думаю, что эта энергия родственна изначальному импульсу зарождения жизни. В моих снах мир разворачивается из точки. Точка увеличивается и становится кругом. Я встречала похожее описание у Юнга и в эзотерических книгах. Столичность и отличает энергия сокращающегося и расширяющегося круга Порой мне кажется, что госпожа Столичность ускользнула из Киото и из Петербурга, только потому, что они не круглые. Они уникальны, но не радиальны! А Токио, Москва, несмотря на абсолютную неинтеллигентность, продолжают наполняться энергией центра. А именно, столичность отличает энергия круга.

Я всегда выбираю центр. Центр страны, где живу, столицу. И в столице — только её центр. Независимо, для сна или для роскошного обеда. И совершенно невозможно почувствовать и понять столичность, ночуя или ужиная в каких-нибудь дешевых медвежьих углах. Там другая Япония, там другая Россия, другие законы жизни, другие, неинтересные мне феномены. Мне нужна энергия центра. Я её понимаю.

Сам феномен столичности, центра, имеет для меня и вкус и образ. Когда мама покупала на рынке неснятое молоко, то на утро молоко в прозрачной банке разделялось чётко видимой линией. На две трети бело-голубого, и на треть беложелтого, сливочного цвета. Столичность — это жирные утренние сливки.

Давно, в восьмидесятые годы прошлого века, в московском метро я услышала разговор двух студентов о девушке, с которой познакомился один из них. Два этих паренька были далеки от избитой пошлости при упоминании о девушке. Свой рассказ студент завершил так

- Мы несколько