Израильско-палестинский конфликт. Непримиримые версии истории - Каплан Нил

Избирательно интерпретировать археологические находки в своих целях несложно, и так поступают очень многие. Палестинцы легко собирают достаточно доказательств, чтобы подкрепить свою веру в исконное право на владение этой землей, и отыскивают свидетельства, подрывающие еврейские притязания как необоснованные. Израильтяне, со своей стороны, тоже могут интерпретировать археологические данные так, чтобы подтвердить справедливость своих заявлений о давней связи с этой землей и одновременно поставить под сомнение встречные претензии палестинцев. Многие десятилетия скорость публикации литературы, поддерживающей претензии одной из сторон и развенчивающей претензии другой, остается огромной и не подает никаких признаков убывания[76]. Интересно, однако, что некоторые израильтяне недавно еретически поставили под сомнение принятый в их стране миф о древнем и непрерывно существующем «еврейском народе», кульминацией усилий которого стали сионизм и еврейское государство[77].

Академический диалог, похоже, мало чем помогает разрешению этого спора, о чем свидетельствует дискуссия между одним из израильских «новых историков» Бенни Моррисом и американским палестинцем Джозефом Массадом. Инициированная с идеей создать комитет ученых для установления «исторической правды и политической справедливости», эта дискуссия самым печальным образом зашла в тупик, как только затронули вопрос о том, кто был здесь первым[78]. Как и большинство из остальных одиннадцати основных противоречий, с которыми мы еще столкнемся, это в корне неустранимо.

Прежде чем сосредоточиться на последних 140 годах текущего конфликта, давайте рассмотрим условия, в которых складывались два интересующих нас национальных движения.

С середины XIX в. арабоязычные жители многонациональной мусульманской Османской империи все четче ощущали себя арабами и все активнее стремились подчеркнуть свою «арабскость», или арабизм, причем в некоторых случаях это затмевало их идентичность как мусульман или как подданных Османской империи. Укрепление арабского национального самосознания шло параллельно европейским процессам, в ходе которых язык и территория также выделялись в качестве определяющих характеристик новых обществ и государств. Поначалу арабские националисты составляли лишь меньшинство среди большинства верноподданных султана. Они создавали тайные общества, обсуждали новые веяния в офицерских клубах и популяризировали арабский язык и культуру в литературных салонах.

Три мотива усиливали новое чувство гордости за свой арабизм и идентификацию с ним. Первым был мотив исламский. Пророк Мухаммед был арабом, первую умму (мусульманскую общину) составляли арабские племена, а священный Коран был написан на арабском языке. Вторым мотивом стал импорт европейских идей, особенно таких, что способствовали усилению культурно-языкового национализма. Эти идеи распространялись через европейских торговцев и миссионеров, разумеется христиан, и именно арабы-христиане, которые стремились преодолеть или хотя бы сгладить различия, соперничество и подозрительность между христианами и мусульманами Ближнего Востока, первыми подхватили новое представление об общности всех людей, говорящих на арабском языке[79]. Третьим мотивом к формированию отчетливо арабского самосознания стала реакция арабов на попытки централизации власти в Османской империи, предпринятые после младотурецкой революции, случившейся в Константинополе в 1908 г.; еще острее арабы отреагировали на новую тюркизацию ранее рыхлых, децентрализованных отношений между ядром Османской империи и ее регионами и провинциями. Одна группа арабов-националистов даже сформировала партию «децентралистов», поставив своей целью добиться автономии, а то и отделения своих регионов от дряхлой империи.

Таким образом, в начале XX в. арабские националисты считали, что имеют право на самоопределение на основании того факта, что с VII в. постоянно живут в этом регионе, пусть и под властью разных исламских империй. Однако именно в этот момент стремление арабов к самоопределению в местности, именуемой Палестиной, столкнулось с конкурирующим движением национального пробуждения среди европейских евреев. Сионисты — по крайней мере, большинство из них — сосредоточили свои устремления не на Европе, а на Святой земле. Не прошло и десяти лет с создания Всемирной сионистской организации, как живший в Париже арабский писатель-националист, бывший османский чиновник, уже писал:

Отмечу существование двух важных явлений одной природы, но противоположных… — пробуждения арабской нации и подспудного стремления евреев воссоздать в большом масштабе древнее Израильское царство. Эти движения обречены на постоянную борьбу друг с другом до тех пор, пока одно из них не победит. Судьба всего мира будет зависеть от конечного результата этой борьбы между двумя народами, представляющими два взаимно противоположных принципа[80].

Подобно арабским националистам Османской империи, европейские евреи тоже печатали брошюры и образовывали ассоциации, призывая соплеменников переосмыслить свою идентичность в светских, национальных терминах. В начале 1880-х гг., когда с момента первых таких публикаций и дискуссий прошло уже несколько десятилетий, в регион, который обычно обозначали как Палестина, а еврейский народ называл Эрец-Исраэль, «Земля Израиля», устремились первые поселенцы из Европы и России. В 1897 г. Теодор Герцль провел в швейцарском Базеле I Всемирный сионистский конгресс, заложив организационные основы движения за укрепление национального самосознания евреев. Это движение ставило перед собой и другую цель: заручиться поддержкой и помощью великих держав того времени в приобретении территории, на которой евреи-сионисты надеялись заново выстроить свой национальный дом и будущее государство.

Сионизм, таким образом, предлагал территориальное перемещение в качестве ответа на так называемый еврейский вопрос, который на тот момент можно было сформулировать следующим образом: что будет с европейскими евреями, которые в качестве индивидуальных граждан недавно освободились от юридически закрепленного униженного положения и угнетения, но которым как группе становилось все труднее вписаться в новую систему национальностей и национальных государств? Череда инспирированных властями вспышек жесткого антисемитизма — погромов — подчеркивала уязвимость евреев и их неспособность вписаться в окружающую культуру. Создавалось впечатление, что выход лежал в направлении создания ими собственного государства.

Несмотря на то что евреи жили в рассеянии среди других народов, их объединяли общая религия, обычаи, историческое наследие, а также разговорный (идиш) и богослужебный (иврит) языки. Поначалу лишь немногие мыслители мечтали о превращении еврейской общины в единую нацию. Сионисты стремились убедить еврейские диаспоры в разных странах не только поменять мировоззрение, но и физически «вернуться в Сион», на библейскую родину древних евреев.

Разумеется, это была та самая земля, что обычно называлась тогда Палестиной, а в административном отношении представляла собой несколько провинций Османской империи. Если не считать того факта, что физически они не находились на территории, намеченной для их национального возрождения, во всем остальном еврейские светские националисты, назвавшие себя сионистами, подражали недавним национальным движениям и национальным государствам, созданным итальянцами, французами и другими европейскими народами[81].

Об этом раннем периоде, когда были посеяны семена нынешнего конфликта, написано немало. На международной арене лидеры сионистского движения искали благосклонности турок-османов, которые управляли спорной территорией; позднее и арабские националисты, и сионисты направили свои дипломатические усилия в сторону Великобритании, Франции, США и других великих держав. Так выстраивалась схема, в рамках которой противники ищут и привлекают на свою сторону могущественных внешних игроков, призванных поддержать их требования. В результате к основному соперничеству между двумя зарождающимися на одной и той же территории национальными движениями добавлялись внешние слои и участники, что только осложняло дело.