Волчье счастье - Паоло Коньетти

дороги на луг. Рослый человек в фартуке, укрываясь под зонтом, махнул Санторсо грузной рукой и поздоровался, когда они проезжали мимо. Мартин Белло, сказал Санторсо. Он произносил вслух названия всего, что видел за окном — обертывал в слово каждый дом, каждую деревню, каждого человека, реку, пастбище, — вполголоса, словно произносил нараспев литанию. Вот Борна Фрейда, луг Лозе, Бармас, а вот Скрюченный Человек, и Рю Утраченный Хлеб, и Хорошая Погода, и бар в Тре-Вилладжи… Фаусто вспомнил книгу Чатвина[13] об австралийских аборигенах — чтобы ориентироваться на местности, они использовали вместо карт песни. В строках песен они перечисляли все то, что встречалось по дороге: скала с особыми очертаниями, одинокое дерево, чье-то поле, — и таким образом идущий, выучив песню наизусть, следовал правильному пути. Санторсо пел о пути домой, о родной долине. Интересно, а будет ли у него, у Фаусто, своя песня о доме?

А что насчет выпивки?

Разве тебе ничего не сказали?

Нет.

Во время еды можно позволить себе бокал красного вина. Иногда еще пиво.

Хоть что-то.

Как ты теперь справишься без рук?

Придумаю что-нибудь.

После Тре-Вилладжи они взяли поворот на Фонтана Фредда, дорога постепенно взбиралась в горы, и чем выше, тем меньше майских красок, а потом они исчезли совсем. На высоте тысяча пятьсот метров лиственницы еще не оделись в зелень, на лугах расцветали первые крокусы, и только реки успели набрать полную силу. Вот последний поворот — высота тысяча восемьсот метров, — и дождь превратился в снег.

Сибирь, сказал Санторсо. Это была последняя строка его песни.

И это называется весна.

Фаусто проводил Санторсо до дома — там его ждала дочь. Она оказалась высокой, крепкой девушкой с грубоватыми чертами лица, унаследованными от отца, с очень светлой кожей и рыжими, каку матери, волосами. Рыжина у Бабетты уже потускнела, в то время как у дочери она полыхала, точно маки на лугу, и озаряла хмурый серый день. Девушка открыла дверцу машины. Санторсо не мог опираться на свои перебинтованные руки и вылез с трудом. Они пошли в дом, а Фаусто стал выгружать купленные в магазине коробки с зеленым горошком, фасолью, соей и замороженной рыбой.

17. Открытка

Весну не остановить — слишком силен инстинкт природы согревать землю, цвести, давать всходы. Родники Фонтана Фредда щедро дарили чистую воду, разливались, снег таял, с гор неслись потоки, которые бороздили морщинами склоны, обнажали и шлифовали камни на тропах. Солнце сеяло тепло, будило ужей от зимнего сна. В Мурацце Фаусто случалось видеть, как они спаривались: обычно ужи застенчивы, но по весне они теряли всякий стыд, сплетались друг с другом, и лучше было поскорее пройти мимо, не тревожа их. Фаусто снова стал отправляться на долгие прогулки, как осенью. Он поднимался в горы до самой линии снега или бродил по лесу, поредевшему после схода лавин, смотрел на оленей и косуль, которые терлись лбами о стволы — до крови, сдирая шкуру, готовые к росту новых рогов.

Он стал часто листать подаренный Сильвией альбом Хокусаи — тайну, связывавшую их. И находил тысячи перекличек между картинами, которые явились из давнего прошлого, и тем, что видел он сейчас из окна. Соседи жгли ветки можжевельника и хворост, разравнивали землю, вспаханную кротами. Джемма срезала ножом цикорий — шла одна по полю, наклоняясь после каждых двух-трех шагов, и собирала цикорий в сумку. Кажется, здесь тоже люди не осознают присутствие горы Фудзи, которая неотступно наблюдает за ними.

В конце альбома были строки Хокусаи — единственные, которые он оставил после себя: «С шести лет меня неодолимо влечет воссоздавать окружающий мир, однако среди картин, написанных мной между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами, нет ни одной стоящей, такой, которая бы обладала подлинной ценностью. Только в шестьдесят три я постиг суть птиц, животных, насекомых, рыб и понял, как рождаются травы и деревья; в восемьдесят лет достиг мастерства, а в девяносто проник в глубины искусства; когда мне исполнится сто, я, возможно, приобщусь к высшей истине, в сто десять каждая линия и каждый мой рисунок наполнятся жизнью; мудрецы, которым даровано долголетие, убедятся, что я чужд фальши, — на это я надеюсь. Подпись: Старик, одержимый живописью».

В Фонтана Фредда явно не хватало Бабетты. Табличка на двери ресторана тускнела и выцветала. Фаусто вдруг захотелось сделать то, чего он не делал уже давно: взяв бумагу и ручку, он сел за стол писать ей письмо. Он вспомнил, до чего же он раньше любил писать письма — это были его первые художественные опыты. Сколько писем отправил он девушкам, в которых был влюблен! На трех листах Фаусто рассказал Бабетте о весне, о Веронике и квартире в Милане, о своих сомнениях и о чувстве подавленности, которое оставила после себя поездка в город. Потом написал о Луиджи, о встрече с его дочерью и о том, как она похожа на отца. Добавил, что она, Бабетта, хотя и судит себя строго, действительно преобразила Фонтана Фредда, открыв там ресторан — по-настоящему уютное место, — и вдобавок родила такую замечательную дочь. Для Фаусто ресторан и в самом деле стал прибежищем, почти что домом, где его приняли с теплотой и пониманием, в которых он нуждался на трудном этапе жизни, и оценили его скромные кулинарные способности; в ресторане всегда было весело, пусть даже за окном столбик термометра опускался ниже отметки минус двадцать. Он напомнил Бабетте, что в рассказе Карен Бликсен на пиру, который устроила главная героиня — угощение обошлось ей в баснословную сумму, — ни один из гостей, людей невзыскательных и простых, не оценил выставленных на стол деликатесов, за исключением генерала в отставке, который несколько лет прожил в Париже. Старый генерал ел молча, ведь никто не смог бы разделить его восторг от изысканных блюд, и думал: то, что делает эта женщина, — настоящее искусство. Вот чем прекрасен рассказ Бликсен: если хотя бы один из гостей получил удовольствие от еды, понял Бабетту и увидел в ней художника, творца — значит, ее пир удался и все усилия не напрасны.

В конце письма Фаусто спросил: «Как дела? Тебя здесь не хватает. Вернешься?»

Потом он спустился в долину, доехал до Тре-Вилладжи и попросил в газетном киоске открытку с видом Фонтана Фредда. Продавщица вытащила из-под стопок журналов пакет с открытками. На одной из них была фотография поселка в 1933 году: несколько каменных домишек, ни асфальтированной дороги, ни фонарей, ни гостевых домов для туристов, ни «Пира Бабетты» и фуникулера — только крестьянин,