Волчье счастье - Паоло Коньетти

— были дальше друг от друга, а путешествие от одной к другой — более сложным и нужно было бы ехать на поездах, повозках, мулах, подобно английским путешественникам девятнадцатого века.

Машины выстроились на светофоре. Боже мой, подумал Фаусто, а ведь и вправду можно привыкнуть ко всему. Пройдет неделя, и я снова свыкнусь с Миланом. По инерции он выехал на круговой перекресток, свернул после моста Гизольфа и припарковался, как раньше, в одном из переулков. На площади мелькали курьеры-перуанцы, арабы коротали часы за столиками кафе, а высокие худощавые африканцы сидели напротив прачечных и ждали окончания стирки. Люди как лес, подумал Фаусто, чем ниже ландшафт, тем больше разнообразия. Он зашел во двор, окруженный желтыми домами, вдоль одной из стен выстроилась шеренга велосипедов. Фаусто достал ключи и открыл дверь; у входа была скамейка и росли цветы. Фаусто был готов к тому, что за порогом его ожидает печальная картина запустения, но, войдя в квартиру, был удивлен: он почувствовал не запах покинутого дома, но, наоборот, запах уюта, человеческого жилья — оказывается, он еще не выветрился. Из мебели ничего не осталось, разве что кухня, до того обветшалая, что даже не стоило разбирать ее и вывозить отсюда, и еще диван, от которого он давно хотел избавиться. Несколько плакатов на стенах и пустые полки. В квартире были большие окна и высокий потолок — раньше здесь жил художник. Фаусто поднялся по железной лестнице в мансарду. Обнаружил там рулон черных пакетов для мусора и коробки, которые оставила ему Вероника. В шкафу висела его одежда, на полках стояли его книги. В спальне его вещи были сложены отдельно от ее вещей — разграничение было строгим и бескомпромиссным. Фаусто отметил эту щепетильность, которая указывала на окончательный разрыв отношений.

Он собрал ненужные вещи, выбросил их в мусорный контейнер, а на обратном пути зашел в бар и купил две бутылки холодного пива. Вероника пришла, когда он упаковывал книги в коробки. В квартире не осталось ни столов, ни стульев, ни чашек, ни стаканов, ни пепельниц. Вероника пила пиво, прислонившись к кухонному шкафу и стряхивая в раковину пепел с сигареты; Фаусто сидел на старом продавленном диване. Они поздоровались, поцеловали друг друга в щеку. Один раз, а не два: хотя они и расстались, но не были чужими друг другу. Раньше, когда Фаусто возвращался с гор, Вероника первым делом заставляла его раздеться и отправляла в душ — сейчас он вспомнил об этом, и ему стало неловко, оттого что он принес с собой запах леса. Сперва нужно было вымыться.

Ну как там, в горах? — спросила она. — Пишешь?

Толком нет.

Что ты делал всю зиму?

Работал поваром.

Поваром?

Да, в ресторане. Оказалось, хорошая работа. Лучше многих других. Меню незатейливое, всегда одни и те же четыре блюда.

Кто бы мог подумать.

Я уж точно и вообразить не мог.

Вообще тебе ведь всегда нравилось готовить.

Это правда.

Не хочешь забрать с кухни свои чудесные кастрюли и все остальное?

Не знаю даже, куда девать их. А ты не хочешь забрать себе?

Какой из меня повар. Вероника улыбнулась. Впрочем, может быть, пришло время научиться готовить. По крайней мере, перестану заказывать на ужин всякую ерунду.

Запрокинув голову и дав Фаусто полюбоваться ее длинной шеей, Вероника отпила пива из бутылки. Они не виделись больше полугода, и Фаусто думал о том, что перед ним стоит красивая сорокалетняя женщина и что сейчас весна, а значит, Милан скидывает с себя зимнюю одежду. По весне Фаусто не мог отвести глаз от нежной женской кожи, особенно после того, как спустился с гор, где все еще носили шерстяную одежду. Он смотрел на плечи, ключицы, ноги, на формы, скрытые тканью. Зрелое, налитое тело Вероники было совсем непохоже на то, к которому он привык. Она заметно похудела. Возможно, потому что часто забывала поесть или встречалась с кем-то.

А как поживаешь ты? — спросил он.

Вероника пожала плечами. Работа есть, и за нее мне платят. В нынешние времена это немало.

Ну а кроме работы?

Что ты хочешь знать? Во всяком случае, раньше я представляла свою жизнь совсем иной — казалось, в этом возрасте у меня все сложится по-другому.

Прости.

Ни к чему просить прощения.

Ты права.

Каждую неделю я бываю у твоей мамы, она приглашает меня. Ты знал об этом?

Нет, не знал.

Но ты ведь помнишь, что завтра ей исполняется восемьдесят лет?

Я собираюсь заехать к ней.

Неужели ты никогда не думаешь о других на своем пути к счастью?

В этом вся Вероника. Тут нечего возразить, все верно и справедливо. И Фаусто снова стал извиняться перед женщиной, для которой он столько раз готовил еду.

12. В другой стране

На следующее утро они встретились в студии, расположенной в центре Милана, на полпути между кафедральным собором и площадью Аффари, в одном из мраморных дворцов, где, кажется, живут лишь адвокаты, бизнесмены и нотариусы. Фаусто сидел за овальным столом вместе с Вероникой, нотариусом, банковским служащим, девушкой, которая скоро должна была переехать в студию, и ее отцом, купившим ей эту квартиру. Из-за экономического кризиса квартира продавалась по сходной цене, и значительная часть денег ушла на то, чтобы погасить ипотеку, — на эту сумму можно было бы отпраздновать свадьбу. Банкир, похоже, уже успел пресытиться чтением юридических документов. Став наконец обладательницей квартиры, девушка трепетала от радости, и только ее отец внимательно вчитывался в каждое слово актов. Вероника хотела поскорее покончить с этим делом, а Фаусто казалось, он присутствует на церемонии их с Вероникой развода: «Намерен ли ты, Фаусто Далмассо, отказаться от этой женщины и от совместной жизни с ней? Желаешь ли ты забрать половину вашего общего имущества и больше не заниматься с ней любовью, не заботиться о ней, не докучать ей своим присутствием и даже не слышать о ней, пока смерть не превратит вас в ветошь?» Да, я хочу этого, подумал он, и поставил свою подпись в надлежащем месте. Пусть эта девушка будет счастлива в новой квартире, пусть создаст там уют и проведет лучшие годы своей жизни. Когда документы были подписаны, ее отец взял два конверта с чеками — один передал Веронике и Фаусто, другой предназначался для банка. Фаусто положил в карман пиджака деньги — почти восемь тысяч евро. Вот и все его сбережения в сорок лет, не считая машины. Потом он ушел, на душе было горько и легко.

Ну, пока,