Потерянные души - Майкл Коллинз

Я промолчал. Я был всего лишь ухом, прижатым к трубке.

— Лоренс, я тебе когда-нибудь рассказывала про случай, когда эта женщина открыла Лайонелу дверь и попросила продемонстрировать работу пылесоса, который он предлагал? Лайонел на четвереньках рассыпал пыль, которую возил с собой в банках для таких демонстраций, и тут женщина распахивает халат, а она под ним голая… — Лойс умолкла и испустила долгий вздох, будто совсем измучилась. — Тот самый случай, когда его обвинили в покушении. Он одевался таким франтом. Ты ведь видел его костюмы, верно? Он сказал, что женщина прыгнула ему на спину, что она его хотела. Во всяком случае, это были его слова. — Лойс внезапно оборвал фразу. — Черт подери, Лоренс, ты не ответил ни на один мой вопрос.

Я прошептал:

— Ссылаюсь на Пятую поправку, на том основании, что, отвечая, мог бы свидетельствовать против себя.

Лойс засмеялась, выволакивая себя из собственных воспоминаний. Это был ее величайший дар, ее способ выживания. Она сказала:

— Мудрый ход. Не говори мне правды — что хочешь говори, только не правду. Я наслышалась правды предостаточно. По-моему, честность слишком переоценивается.

Я сказал:

— Спокойной ночи, Лойс.

Не прошло и получаса, как она снова позвонила.

— Просто хотела сказать тебе, ко мне поступил предварительный протокол обследования места происшествия. Предполагается участие двух машин. Обнаружены два типа протекторных отпечатков.

Я на секунду обомлел.

— Когда, черт возьми, ты это узнала?

Я услышал щелчок в трубке. Я позвонил ей, но она не взяла трубку.

Утром я спустился в кабинет шефа, но не застал его. Я прошел в отдел Лойс, но и ее не оказалось на месте.

На ее столе лежала реклама круиза. Брошюра под названием «Вояж Одиноких Сердец», круиз для не состоящих в браке. И фото: на носу теплохода мужчина обнимает женщину, глядя на закат. И он, и она — средних лет.

Вошла Лойс. Я еле успел положить брошюру на место. Она была с шефом. Они смеялись, но, увидев меня, умолкли. Мы втроем уставились друг на друга. Шеф назвал меня по имени и вышел.

Лойс смотрела на меня с яростью.

Я не знал, что сказать, а потому сказал:

— Хочу посмотреть распечатку звонка человека, который запомнил номер машины Кайла.

— Зачем?

— Покажи ее мне, и все.

Лойс состроила гримасу:

— Мне придется проверить, поступила ли она уже.

— Так проверь, а пока ты этим займешься, я бы просмотрел распечатку звонка женщины по поводу пропажи ее дочери. — Я начинал злиться.

Пока Лойс оставалась в соседней комнате, я снова взял рекламу круиза.

Лойс вернулась.

— Почему бы тебе не ограничиться вынюхиванием в служебных рамках? — Она вырвала брошюру из моих рук и положила распечатку на стол. — Только здесь.

Я читал записи, но не мог сосредоточиться. Лойс стояла передо мной и курила.

— Хочешь сказать мне, что у тебя с шефом?

— Не понимаю, о чем ты.

— Он поручил тебе приглядывать за мной?

— У тебя комплекс неполноценности, вот в чем твоя проблема.

Я сказал:

— Нет… Возможно, моя самая большая проблема — это ты.

Я продолжал пялиться на первую распечатку, ту, со звонком матери, в отчете отдела по пропавшим лицам. В верхнем углу листа значились фамилия звонившей, ее телефонный номер и время звонка. Что мне еще делать, я не знал.

Я положил распечатки на стол Лойс и ушел.

Я проехал мимо автостоянки мэра. Он увидел меня, потому что я притормозил и посмотрел на него. Он только помахал — занимался с покупателями, но, с другой стороны, он всегда занимался с покупателями. Шла торговля. На автостоянке мэра всегда шла торговля. Из динамиков лилась музыка, ветер теребил американские флажки и воздушные шары, красные и синие.

Час спустя я снова проехал мимо автостоянки мэра: оттуда выезжал новый автомобиль. Вел его Кайл Джонсон, на заднем сиденье — Эрл, на переднем пассажирском сиденье — мэр. Он увидел меня и махнул, чтобы я остановился. Они все сосали леденцы на палочках. Вы получали бесплатный леденец всякий раз, когда ехали опробовать машину.

Для мэра все сложилось удачней некуда. Сделка закончилась продажей. Вполне возможно, что вначале им двигали иные мотивы, но все оборачивалось именно так. Вот в чем заключался особый гений мэра — умело разыграть любые сданные ему карты. Чистый сюрреализм. Мэр сказал:

— Полагаю, ты знаком с Эрлом и Кайлом?

Это надо же!

Стекла у нас обоих были опущены. Руки Кайла лежали на баранке. Он сказал со свойственной ему высокопарностью:

— Очень приятно познакомится с вами.

Мэр испустил радостный вопль:

— Ты только послушай, Лоренс! Кайл, по-моему, прошел курс в школе хороших манер.

Он обернулся и посмотрел на Эрла, но тот не смеялся. Эрл смотрел на меня таким взглядом, какой мне очень не понравился, учитывая, что я только спасал его сына.

Я уставился на него довольно хмуро. Мне бы не помешало немного уважения, немного учтивости с его стороны.

Мэр поднял стекло, и Кайл тронул машину.

Я ехал по улице, где погибла девочка, и оглядывал мостовую. Около места происшествия под деревом лежал одинокий пластмассовый венок. Он уже сильно пострадал от непогоды: целлофан затуманился и цветы под ним были почти неразличимы.

События вечера отступали в прошлое. Жизнь продолжалась. Футбол, прорыв к чемпионскому титулу, мэр на своей стоянке с Кайлом и Эрлом.

Проблемой был я. Думается, именно тут до меня дошло, что все кончено, что у нас нет душ, что не существует вечности, не существует искупления, но я не хотел верить этому и ждал какого-то откровения, какого-то осознания, что эта девочка на небесах, что она не просто оставшийся пепел.

Я хотел сказать ей, что прошу прощения, вот что я хотел сказать в эту минуту.

Я проехал мимо дома, где жила ее мать, и затормозил. Ее никогда ни в чем не обвиняли, но ведь это могло быть результатом сделок мэра в задней комнате; а может быть, суды не были готовы признать тот факт, что по всей стране женщины, подобные ей, живут в одиночестве, брошенные с детьми. Ее существование намекало на мозаичное состояние наших жизней, на общество, в котором почти каждый второй брак завершается разводом.

Разумеется, мы о подобных вещах не говорим; мы жили бок о бок с потерянным поколением маленьких детей, детей с ключами от квартиры, детей, самостоятельно возвращающихся из школы, отпирающих двери дома или квартиры, чтобы сидеть и пялиться на экран телевизора; детей, которых мы подкупаем, чтобы они вели себя подобно взрослым, которых наставляем никому не открывать двери, с незнакомыми людьми не разговаривать, сидеть взаперти, а в завершение недели мы берем их в торговые центры и покупаем детские вещи, супергероев и кукол. Наши дети умеют пользоваться микроволновками и разогревать телевизионные обеды. Это детишки, которые застывают перед телеэкранами, орудуют пультами дистанционного управления и ждут, когда их родители вернутся домой.

В последние годы я ездил на вызовы из домов, где дети забирались в аптечки и глотали таблетки, где дети падали и в панике звонили 911, где дети знали наизусть свои адреса и телефонные номера. Я отвечал на вызовы, когда дети оставляли плиту гореть и чуть не сжигали дом. В подавляющем большинстве подобное случалось в жилищах одиноких родителей. Нас окружал мир печали и одиночества. И нам не хотелось смотреть этим фактам в лицо.

Я заметил движение у занавески, сделал еще круг и увидел в окне женщину. Было странно думать о ней — одна в квартире, с кучкой пепла — останками ее дочки, с обрезками ногтей и прядками волос.

Со времени гибели девочки прошло около двух недель.

Я снова проехал мимо дома. Женщина все еще смотрела из окна. Выглядела она совсем не так, как мне представлялось. Она была привлекательна в своей печали, а возможно, мне померещилось — ведь я знал, что с ней произошло, и сострадал. Она напомнила мне о моем собственном положении.

Захотелось остановиться, подняться в ее квартиру, спросить, не нужно ли чего-нибудь. Я чувствовал: это и называется порядочностью, мне следует сделать это ради самого себя, — но я этого не сделал. Голос рассудка. Во всяком случае, в этой форме я к ней не пойду.

Я вспомнил, как смотрел с Джанин «Выбор Софи», когда фильм только вышел на экраны. Мы вместе испытали один и тот же ужас, когда Мерил Стрип было предложено выбрать одного из двух ее детей, принести подобную жертву. После того как мы расстались, я уже один посмотрел «Крамер против Крамера» — в кинотеатре, где билет на дневной сеанс стоит полтора доллара. Мне хотелось еще раз увидеть, как Дастин Хоффман в образе своего героя учит сына кататься на велосипеде в Центральном парке. Я просто сидел и смотрел, как Хоффман давится слезами, выкрикивая имя своего сына.

И тогда же меня потрясла мысль, что снова Мерил Стрип, игравшая мать, выбирала — на этот раз между мужем с ребенком и другой жизнью. Внутри нас всех что-то происходит, и это что-то учит нас, как жертвовать и выживать без наших детей.