Метрополис - Теа фон Харбоу

Крепко зажмурившись, он шел дальше, плечом к плечу с незнакомцем.

Она позвала, думал Фредер, в полусне. Кто это… она?

Он шел и шел в мучительной усталости. Дороге конца-краю не было. Он не знал, где идет. Топот спутников – как безумолчный шум низвергающейся воды.

Она позвала, думал Фредер. Кто она, чей голос так могуч, что эти люди, смертельно усталые, добровольно отказываются от сна, хотя для усталых нет большей услады, – отказываются, чтобы последовать ее зову?

Пожалуй, уже и до центра земли недалеко…

Еще глубже?.. Еще дальше вниз?

Кромешная тьма вокруг, лишь тут и там вспышки фонариков в руках людей.

Наконец, в дальней дали тускло забрезжил свет.

«Неужто мы так долго шли, чтобы встретить солнце, – думал Фредер, – неужто солнце живет в центре земли?»

Шествие остановилось. Остановился и Фредер, наткнувшись на сухой прохладный камень.

«Где мы? – думал он. – В пещере? Если здесь живет солнце, то сейчас его нет дома… Боюсь, напрасно мы сюда пришли… Давайте повернем, братья… Поспим…»

Ноги не слушались, он соскользнул по стене на колени, припал головой к камню… До чего же приятно…

Тихое бормотание вокруг – словно шелест деревьев на ветру…

Он умиротворенно улыбнулся. Как хорошо быть усталым…

Потом раздался голос… заговорил…

«Ах, какой сладостный голос, – дремотно думал Фредер. – Нежно любимый голос. Твой голос, дева-мать! Я заснул… Да… я грежу! Слышу твой голос во сне, любимая!»

Но легкая боль в виске вызвала другую мысль: «Я прислоняюсь лбом к камню… Чувствую холод, исходящий от камня… Чувствую холодные камни под коленями… Значит, я не сплю, а просто грежу… или… если это не греза?.. Если это… явь?..»

Усилием воли, со стоном, он открыл глаза и осмотрелся.

Сводчатое помещение наподобие склепа, головы людей, сдвинутые так тесно, что кажутся комьями свежевспаханной борозды. Все лица обращены к одной точке – к источнику божественно-ласкового света.

Горели свечи, их огни были похожи на мечи. Узкие сияющие мечи света окружали голову девушки, чей голос был словно дыхание Бога.

Голос говорил, но Фредер не слышал слов. Слышал только звуки, благословенная гармония которых была насыщена сладостью, как воздух цветущего сада ароматом. И в это благозвучие внезапно бурным вихрем ворвался стук его сердца. Воздух гремел колоколами. Стены дрожали от раскатов незримого органа. Усталость… изнеможение – их нет! Все тело с головы до ног – инструмент блаженства, все струны натянуты до предела, вот-вот разорвутся и все же звенят самым чистым, самым пылким, самым лучезарным аккордом, на который откликалось песней все его существо.

Он жаждал погладить ладонями камни, на которых преклонял колени. Жаждал с бесконечной нежностью поцеловать камни, которых касался его лоб. «Боже… Боже… Боже!..» – стучало сердце в груди, и каждый его удар был молитвенной благодарностью. Он смотрел на девушку и не видел ее. Видел только мерцающий свет, перед ним он преклонял колени.

«Красавица, ненаглядная, – беззвучно повторяли губы. – Моя! Моя! Любимая! Как мог существовать мир, когда тебя еще не было? С какой же улыбкой Бог создавал тебя? Ты говоришь?.. Что́ ты говоришь?.. Сердце кричит во мне – я не могу постичь твои слова… Не сердись на меня, ненаглядная, любимая!»

Сам того не ведая, притянутый незримыми, неразрывными узами, он полз на коленях все ближе и ближе к мерцающему свету, каким было для него лицо девушки. И наконец очутился так близко, что, вытянув руку, мог бы коснуться края ее платья.

«Посмотри на меня, дева! – молили его глаза. – Посмотри на меня, мать!»

Но ее кроткие глаза смотрели мимо него. А губы произнесли:

– Братья мои…

Жестом мучительной покорности, безоговорочного подчинения Фредер склонил голову и горячими ладонями закрыл пылающее лицо.

– Братья мои, – произнес над головой певучий голос.

И смолк, будто от испуга.

Фредер поднял голову. Не произошло ничего – ничего, что можно бы выразить словами. Вот только дуновение ветерка, скользнувшего в воздухе, вдруг стало внятно, как шумный вздох, и повеяло холодом, словно из открытых дверей.

С легким треском огненные мечи свечей наклонились. И снова замерли.

«Говори же, любимая!» – сказало сердце Фредера.

И она заговорила. А сказала вот что:

– Хотите знать, как началось строительство Вавилонской башни, хотите знать, как оно кончилось?.. Я вижу человека, рожденного зарею мира. Он красив, как мир, и у него пылкое сердце. Он любит бродить в горах, подставлять грудь ветру и говорить со звездами. Он очень силен, и ему подвластны все твари земные. Он грезит о Боге и чувствует себя близким его родичем. Ночи его полны видений.

И вот однажды настает священный миг. Сердце его переполнено. Звездное небо раскинулось над ним и его друзьями. «Ах, друзья! Друзья! – восклицает он, указывая на звезды. – Велик мир и творец его! Велик человек! Идемте, давайте построим башню, что достанет до небес! Стоя на вершине ее и слыша над головою перезвон звезд, мы золотыми буквами напишем на вершине башни свой символ веры: «Велик мир и творец его! И велик человек!»

И они, горстка мужчин, полных доверия друг к другу, принялись обжигать кирпичи и копать землю. Никогда люди не трудились так споро, ведь их объединял один замысел, одна цель, одна мечта. Вечером, отдыхая от трудов, каждый знал, о чем думает другой. Они не нуждались в языке, чтобы общаться. Но уже вскоре поняли: для задуманного дела их созидающих рук недостаточно. И тогда призвали на помощь новых друзей. Башня росла. Достигла исполинских размеров. Строители разослали гонцов на все четыре стороны света, скликая новых охотников на подмогу в своем великом деле.

И охотники пришли. Трудились они за плату. Не ведали даже, что́ они возводят. Ни один из работавших с южной стороны не знал никого из тех, что копали на северной. Человек, возмечтавший построить Вавилонскую башню, был работникам-строителям незнаком. Голова и руки были далеки друг от друга и чужды друг другу. Стали врагами. Что одному услада – другому тяжкая обуза. Что одному восторг – другому проклятие.

«Вавилон!» – восклицал один, имея в виду: божество, венец, вечный триумф!

«Вавилон!» – восклицал другой, имея в виду: ад, подневольный труд, вечное проклятие!

Одно и то же слово было и молитвой, и богохульством. Произнося одни и те же слова, люди друг друга не понимали.

А по причине того, что люди, сиречь голова и руки, более не понимали друг друга, Вавилонская башня была разрушена, и на верхушке ее так никогда и не написали золотом слова человека, который о ней мечтал: «Велик мир и творец его! И велик человек!»

И оттого, что голова и руки более не понимают друг друга, когда-нибудь рухнет и Новая Вавилонская башня.

Голове и рукам нужен посредник. И посредником меж ними до́лжно быть сердцу…

Девушка умолкла. Вздох, похожий на стон, слетел с немых губ слушателей.

Потом один медленно встал, оперся руками о плечи тех, что на корточках сидели перед ним, и, подняв к девушке худое лицо с фанатичными глазами, спросил:

– И где же наш посредник, а?

Девушка посмотрела на него, и по нежному ее лицу волной прокатился свет бесконечной уверенности.

– Ждите его! – сказала она. – Он обязательно придет!

Ропот пробежал по рядам мужчин.