Метрополис - Теа фон Харбоу

из складок плаща узкую, искрящуюся драгоценностями руку, матово-белую, как и плечо, и принялась небрежно обмахиваться одним из листков, на которых стояло слово «Иосивара»…

– Нет!.. – Тяжело дыша, он утер потный лоб. От тонкой, непривычной ткани, которой он промокнул лоб, веяло прохладой.

Глаза смотрели на него. Затуманенные глаза. На накрашенных губах – всеведущая улыбка.

С хриплым вздохом Георгий хотел было распахнуть дверцу, выскочить на улицу. Но движение авто отбросило его назад, в подушки. Он стиснул кулаки, прижал их к глазам. Смутно, расплывчато в голове промелькнул образ: маленькая, мощная машина, не больше пятилетнего ребенка. Короткие руки безостановочно двигались вперед-назад, вперед-назад… Ухмыляясь, поднялась опущенная на грудь голова…

– Нет!.. – выкрикнул он, хлопнул в ладоши и рассмеялся. Он избавился от машины. Поменялся жизнью.

Поменялся – с кем?

С тем, кто сказал ему: «Денег в моих карманах найдется предостаточно…»

Он запрокинул голову, уставился в нависший над ним потолок.

На потолке пылало:

«Иосивара»…

Это слово, «Иосивара», обернулось ракетами света, которые искрились вокруг, не давали пошевелиться. Он замер, весь в холодном поту. Пальцы впились в кожу подушек. Спина оцепенела, позвоночник словно из холодной стали. Зубы стучали.

– Нет! – Георгий отнял кулаки от глаз. Но перед устремленными в пустоту глазами пылало:

«Иосивара»…

Воздух полнился музыкой, что выплескивалась в ночные улицы из огромных громкоговорителей. Слишком громкая музыка, зажигательный ритм, кричащее, хлесткое веселье…

– Нет!.. – прохрипел Георгий. Кровь крупными каплями текла из прокушенных губ.

Ракета взметнулась ввысь, написала в небе над Метрополисом:

«Иосивара»…

Он открыл окно. Дивный город Метрополис, плясавший в дурмане света, ринулся ему навстречу, будто он один – единственно любимый, единственно ожидаемый. Он высунулся из окна и выкрикнул:

– «Иосивара»!..

Упал назад, в подушки. Авто мягко свернуло в новом направлении.

Ракета взметнулась ввысь и снова написала в небе над Метрополисом:

«Иосивара»…

IV

Был в великом Метрополисе дом, возрастом превосходивший город. Многие говорили, что он даже старше Собора и что еще до того, как Архангел Михаил поднял голос в соперничестве за Бога, дом этот уже существовал и в зловещей мрачности тусклым взором презрительно взирал на Собор.

Он пережил времена дыма и копоти. Каждый год, проходивший над городом, словно бы заползал, умирая, в этот дом, так что в конце концов он сделался кладбищем времен, гробом, полным мертвых десятилетий.

В черной древесине дверей выдавлен медно-красный, загадочный оттиск – печать Соломона, пентаграмма.

Говорили, будто некий маг, явившийся с Востока (по следам его красных башмаков шла чума), выстроил этот дом за семь ночей. Но городские каменщики и плотники знать не знали, кто сложил стены и поставил крышу. Ни напутствие мастера, ни украшенный лентами букет не освятили по благочестивому обычаю завершение постройки. Городская хроника не сообщала, когда умер маг и как. Просто однажды местные обитатели с удивлением сообразили, что красные башмаки мага давненько уже не ступали по ужасным городским мостовым. Люди проникли в дом, но не нашли там ни одной живой души. Хотя комнаты, куда ни днем, ни ночью не заглядывали лучи великих небесных светил, казалось, погружены в сон и ждут своего хозяина. Пергаменты и фолианты лежали раскрытые, под покровом серебристо-серого бархата пыли.

На всех дверях – медно-красный, загадочный оттиск, печать Соломона, пентаграмма.

Затем настало время, когда старое принялись разрушать. Вот и объявили: этот дом должен умереть! Но дом, что был сильнее времени, оказался и сильнее слов. Людей, прикоснувшихся к его стенам, он убивал внезапно рухнувшими камнями. Разверзал пол у них под ногами, и они падали в бездну, о которой никто дотоле не ведал. Казалось, чума, некогда шедшая по следам красных башмаков мага, до сих пор таилась в закоулках узкого дома и исподтишка, со спины, нападала на людей. Они умирали, и ни один лекарь не мог определить недуг. Дом так стойко и с такою силой оборонялся от разрушения, что слава о его злой силе вышла за пределы города, разнеслась далеко по округе и в конце концов не осталось ни одного порядочного человека, который дерзнул бы вступить с ним в борьбу. Мало того, даже воры и мошенники, которым указом обещали помилование, коли они изъявят готовность разрушить дом мага, предпочитали позорный столб, а то и плаху, лишь бы не попасть во власть этих жутких стен, этих дверей без ручек, запечатанных печатью Соломона.

Городок вокруг Собора стал большим городом, разросся до Метрополиса и центра всего мира.

И вот однажды явился из дальних краев какой-то человек, увидел дом и сказал: «Он-то мне и нужен».

Ему поведали историю дома. Он не улыбнулся. И настоял на своем: купил дом, считай, за бесценок, сразу же там поселился и переделывать ничего не стал.

Ротванг – так звался этот человек. Знали его немногие. Один только Иох Фредерсен был очень хорошо с ним знаком. И понимал: легче вступить в борьбу с сектой готиков за Собор, чем с Ротвангом за дом мага.

В Метрополисе, в городе рациональной и отлаженной спешки, очень многие предпочитали сделать большой крюк, лишь бы обойти дом Ротванга стороной. Соседним небоскребам этот дом достигал едва ли до колен. И стоял наискосок, поодаль от дороги. Для чистого города, не ведающего более ни дыма, ни копоти, он был досадным пятном. Однако существовал. А когда Ротванг – правда, редко – покидал дом и шел по улице, многие украдкой поглядывали на его ноги, уж не в красных ли он башмаках.

У двери этого дома, на которой пламенела печать Соломона, стоял сейчас Иох Фредерсен, владыка Метрополиса.

Отослав автомобиль, он постучал.

Подождал, постучал снова.

– Кто там? – прозвучал голос, будто говорил сам спящий дом.

– Иох Фредерсен, – отвечал пришедший.

Дверь отворилась.

Он вошел. Дверь закрылась. Потемки вокруг. Но Иох Фредерсен отлично знал дом. Зашагал прямо вперед, и, пока шел, на плитах коридорного пола перед ним тускло вспыхивали два следа, словно указывая путь, а потом засветился край лестничной ступеньки. Точно собака, прокладывающая дорогу, свет побежал вверх по лестнице, угасая за его спиной.

Поднявшись наверх, он огляделся. Знал ведь, что на площадку выходило множество дверей. Но на той, что была напротив, медная печать пламенела, будто устремленный на него кривой глаз.

Он шагнул к двери. И она отворилась.

Дверей в доме Ротванга было великое множество, но перед Иохом Фредерсеном отворялась только эта, хотя, а может статься, даже именно потому, что владелец дома прекрасно знал: Иоху Фредерсену всякий раз стоило немалых усилий переступить здешний порог.

С резким щелчком дверь за ним захлопнулась.

Нерешительно, однако глубоко он втянул в себя воздух комнаты, словно искал в нем следы другого дыхания…

Равнодушной рукой бросил шляпу на стул. Медленно, с внезапной и печальной усталостью, обвел комнату взглядом.

Она была почти пуста. Большой, почерневший от времени стул вроде тех, какие видишь в старинных церквах, стоял у задернутого занавеса, за которым пряталась ниша, широкая, во всю стену.

Не шевелясь, Иох Фредерсен немного постоял возле двери. Закрыл глаза и с несказанной мукой, с несказанным бессилием вдыхал аромат гиацинтов, казалось наполнявший недвижный воздух этой комнаты.

Потом, не открывая глаз, чуть пошатываясь, но все же решительно шагнул к тяжелому черному