Скоро будет буря - Грэм Джойс

– Где ты все время пропадаешь? – спросила Бет у Джесси.

Они лежали в соседних кроватях; их разбудили разгоряченные вином взрослые, которые, спотыкаясь, расходились по своим комнатам; так случалось каждый вечер. Теперь девочки не могли заснуть.

– Это ты о чем?

– Ты все время куда-то скрываешься. Почему ты не хочешь взять меня с собой? Куда ты ходишь?

– Никуда. – Джесси перевернулась на другой бок, спиной к Бет, зная, что про наставницу рассказывать неблагоразумно. Джесси вечно приходилось решать эту проблему: как отвлечь от себя внимание сестры, которая радостно последовала бы за ней хоть в пекло, понадеявшись на одобрительный кивок или улыбку.

– Почему ты мне не говоришь?

– Чего не говорю?

– Куда ты ходишь. И с кем ходишь.

– Давай-ка спать, – сказала Джесси.

– А я знаю, – выпалила Бет. – Знаю, с кем ты ходишь.

Сабина прижалась к Джеймсу, обвив его широкий торс тонкими руками. Он неопределенно хмыкнул, что она восприняла как знак одобрения. Через несколько секунд она приподнялась и села на кровати.

– Слишком жарко для этого, – сказала она, сбрасывая атласную сорочку. Потом опять легла, прижавшись янтарными сосками к жесткой спине мужа. Провела рукой по его бедрам, сжала пальцами его вялый член. Джеймс удовлетворенно вздохнул, но не смог ответить на ласку.

Поцеловав его в шею, она нежно провела кончиками пальцев по его позвоночнику.

– Ай! Обгорел на солнце.

Сабина оставила попытки возбудить его и перекатилась на другой бок.

– Вероятно, она тебе больше нравится.

– Кто «она»? – спросил Джеймс, думая, что Сабина имеет в виду Крисси.

– Рейчел. Я видела, как ты на нее поглядывал.

– Когда?

– Сегодня. У бассейна. Ты считаешь ее сексуальной, да?

– Тебе виднее.

– Вот именно.

– Я тебе уже объяснял. Мне нехорошо. По нынешнему состоянию, со мной ничего не смогла бы поделать даже Елена Прекрасная в кожаном бикини.

Сабина поджала губы. Она была не Елена Прекрасная, и у нее не было бикини, ни кожаного, ни какого-либо другого. Она пристально вглядывалась в поплывшую перед глазами темноту.

– Я все видела, – сказала Крисси.

– Что? – спросил Мэтт сквозь смех. – Что?

– Как ты пялился. Похотливо. Плотоядно. Пошло. Пламенно. Паскудно. Позорно.

– О! Ха-ха-ха! Ох! А!

– Признавайся! Признавайся!

– Ай! Слезь! Ха-ха-ха!

– Признавайся!

– В чем тебе признаваться, ведьмочка?

– Что ты ее хотел. У бассейна. Сегодня. Я видела.

– Кого хотел? Сабину? Сознаюсь! Хотел. А-а!

– Рейчел! Хотел Рейчел! Ты бы хотел с ней переспать, а?

– Больше всего я хотел бы переспать с тобой. Почти так же, как с Сабиной. И с Рейчел почти как с Сабиной.

– Животное. Ты животное.

– О чем ты прекрасно знаешь. Кстати, как и ты.

– Нет, правда, – Крисси стала серьезной, – Сабина тебе правится больше, чем Рейчел?

– Да. Она первоклассная женщина. И к тому же у нее есть феромоны [14]. Вот в чем все дело – класс плюс феромоны.

– Ты имеешь в виду социальный класс?

– Нет, я хотел сказать другое. Видишь ли, – только не говори Джеймсу – Сабина, вообще, из простых. Но в ней чувствуется класс. В том, как она ходит. Как держит голову.

– Так ты бы с ней переспал?

– Если бы была хоть малейшая возможность.

– А Рейчел?

– Если бы была хоть малейшая возможность, с ней тоже.

– Ладно, – сказала Крисси, раздвигая ноги и прижимая колени к его груди, – не дадим им даже малейшей возможности.

– Кто там шумит? – заинтересовалась Бет. Потолок над их головами зловеще потрескивал, а смутно различимые вздохи задавали ритм скрипу древних пружин и старых деревянных половиц в комнате наверху.

– Это сова на крыше, – ответила Джесси, которой было известно, что комнату над ними занимают Крисси и Мэтт. – Спи.

– Это не сова, – беспокойно возразила Бет.

– Нет, сова.

– Нет, не сова! – И через секунду обе девочки рассмеялись, а потом хихикали, пока не заснули.

В тишине своей комнаты Рейчел слышала, как спорили приглушенными голосами Джеймс и Сабина. Еще она слышала, как Мэтт и Крисси занимались любовью и как некоторое время смеялись девочки в смежной комнате.

Кроме того, она слышала, как наверху, в стропилах крыши, копошится и скребется сыч, на этот раз настоящий, тревожный белый призрак. Шарканье, которым он возвещал о своих ночных делах, будило ее каждую ночь и порой не давало заснуть. Она глубже зарылась в подушку, зажав согнутую руку коленями, и, убаюкав себя, заснула.

11

Изменение атмосферного давления – одно из последствий циркуляции атмосферы. Слова «атмосферное давление» означают просто вес атмосферы. В местах, откуда воздух уходит, создается область низкого давления.

Для наблюдения изменений атмосферного давления используют ртутный барометр, хотя отличным барометром является и человеческое тело.

12

Однажды утром за завтраком Бет спросила Рейчел:

– Почему вы так странно говорите? Джесси хихикнула.

– Так спрашивать невежливо, – упрекнула дочку Сабина, у которой, хотя она и говорила по-английски почти безупречно, тоже был акцент, но очень легкий. – Рейчел из Эссекса.

– Я-то говорю не странно, – ответила Рейчел девочке, – а ты вот – даже очень.

В этой компании Рейчел не задумывалась о своем происхождении, пока кто-нибудь не привлекал внимания к ее особенностям. Из тех, кто этим грешил, только Бет по наивности совершала подобную бестактность открыто. Не то чтобы кому-нибудь хотелось тем или иным образом унизить Рейчел – просто такая неловкость неизбежно возникает, когда повадки и признаки рабочей среды наталкиваются на нравы и предубеждения среднего класса.

Так что, когда Рейчел доводилось громко рассмеяться, она ловила на себе смущенный взгляд Сабины, которую этот смех явно коробил, и тут же, как бы со стороны, слышала отголоски своего смеха. Или, например, когда Мэтт рассказывал про своего отца-дипломата, вместе с семьей переезжавшего из одной страны в другую, Рейчел не могла не вспомнить своего отца, чья жизнь тоже прошла в бесконечных переездах… но только в качестве машиниста Британской железной дороги. Или еще когда Крисси демонстрировала на словах и в поведении свою напористую сексуальность, Рейчел чувствовала, что ее собственный опыт в этой области сравнительно узок и ограничен. Потом, когда Джеймс нюхал дешевое вино и сообщал окружающим, что в почве, на которой выросла эта лоза, было слишком много известняка, Рейчел откровенно признавала, что куда хуже разбирается в винах.

У нее, правда, было смутное подозрение насчет того, насколько разбирается в винах сам Джеймс, а именно не слеплен ли из прессованной резины его «чудо-нос», и не является ли тот таким же атрибутом клоунады, как, например, грим или рыжий парик, которые укладывают в сундук после представления. Но дело было не только в этом. Дело было в том, как уверенно жили все остальные. Как будто они с рождения умели переставлять фигуры по шахматной доске жизни, а она все еще считала квадраты и боялась ходить по диагоналям.

Например, ее удивляло, что Мэтт мог столь оживленно нести такую околесицу в затяжном припадке самоуверенности, доступной лишь человеку, которому первые восемнадцать лет его жизни окружающие твердили только о том, какой он замечательный и необыкновенный. И что Сабина могла раскладывать салфетки или сидеть, выражая всем своим видом холодное элегантное внимание, в полной убежденности, что раскладывать салфетки и сидеть полагается только так, даже если твоя голова может в конце концов отвалиться, не выдержав напряжения. Или что Крисси могла непрерывно болтать о сексе, блистая своим шикарным произношением, закидывая ногу на ногу и тут же меняя позу и поглаживая себя по бедрам, до тех пор, пока не начинало казаться, что ее влагалище в любой момент может выскочить из-под

стола и укусить за ногу проходящего официанта. И что Джеймс портил себе удовольствие от прекрасных вин тем, что упорно находил горечь, отраву и гадость в каждой третьей, если не второй бутылке.

По крайней мере, так все это представлялось Рейчел. Ей хотелось, чтобы – раз уж они все равно считают ее «девчонкой из Эссекса» – кто-нибудь из них назвал ее так в глаза, и тогда она могла бы обратить все в шутку. Но, несмотря на все сложности, сначала эти четверо действительно нравились Рейчел. Она сожалела о пробелах в своем образовании, о несовершенных манерах, о том, что, когда она чем-то увлекалась и не могла оставаться равнодушной, ее голос становился громким и пронзительным. Но она была искренне благодарна судьбе за то, что, в отличие от товарищей по отдыху, не была так очевидно задергана жизнью.

– А почему у вас татуировки? – задала следующий вопрос Бет.

– Бет! – одернула ее мать.

– Ну почему нам никого ни о чем даже спросить нельзя? – возмутилась Бет.