Скоро будет буря - Грэм Джойс

На кресте была вырезана латинская надпись, почти неразличимая под слоями лака: «Absit отеп» [10].

– Не будем считать дурным предзнаменованием, – произнесла Рейчел.

Все взгляды обратились на нее.

– Это ты выдумываешь, – сказал Джеймс.

– Ничего подобного, просто перевела точный смысл надписи. Это я изучала в… – Рейчел осеклась. Ее щеки залились румянцем. Никому из группы еще ни разу не понадобилось сообщать компании сведения о своем образовании. Таков был неписаный уговор.

– Дурная примета – объявил Мэтт, не отрываясь от книжки. – Выброси его.

– Ни в коем случае! – возмутился Джеймс.

– Сожги его, – упорствовал Мэтт.

– Ты думаешь, Сабина, его засунула туда поломойка?

– Если вы имеете в виду Доминику, так она сидела со мной почти все время. Не понимаю, почему вы поднимаете столько шума из ничего.

– Бросьте это в огонь, – Мэтт перевернул страницу, – или потом пожалеете.

Джеймс пренебрег пророчествами Мэтта и осторожно вернул крест на прежнее место над каменной перемычкой.

– Господи, – произнесла Сабина, – до чего же сегодня жарко.

– Знаешь, почему человек потеет, Джесси? Или следует говорить «почему происходит потоотделение»? Знаешь почему?

– Нет.

– Это для того, чтобы не слишком перегреваться. Когда с поверхности тела испаряется пот, человек теряет тепло. Тело стремится выравнять температуру – как и погода.

– А человек может потеть, когда холодно?

– Безусловно. Например, если он взволнован. Это вгоняет его в пот. А еще люди потеют, когда занимаются любовью. Но это больше связано с их нервным состоянием, чем с физическими усилиями при трахании.

Джесси подумала об этом, но ничего не сказала. Иногда ее тревожила прямота выражений собеседницы. Наставница имела склонность подолгу и подробно рассуждать о таких вещах, которые заставляли других взрослых в присутствии детей прикусить языки. В мире взрослых существовала как бы просторная береговая полоса, полная секретов полишинеля, наполовину спрятанных, как ракушки среди гальки; но, когда их поднимали к уху, секреты шумели, как море. При детях взрослые переходили на шепот или начинали говорить вполголоса; в других случаях они пользовались смехотворно прозрачным кодом. Джесси уже нашла несколько таких ракушек среди дюн Берега Взросления. В ее коллекции имелся Секс – ярко-розовый, отполированный морем амулет, вызывавший неприличный смех; Травка – причудливая ракушка, тоже отшлифованная морем, или нечто такое, что Мэтт вкладывал в свои длинные самокрутки и пытался спрятать под столом каждый раз, когда замечал, что приближается она или Бет; Деньги – хрупкое и острое лезвие, вызывающее странный интерес, любимый экспонат Джеймса; и еще Болезни и Смерть – черные глянцевитые ракушки, в которых еще сохранились разлагающиеся остатки каких-то неприятных морских организмов. Имелись и многие другие, менее значительные ракушки, но главными в коллекции были те, что перечислены.

Однако ее наставница была иной. Вероятно, по поводу любого из этих предметов самозваная просветительница могла сказать больше, чем было удобно или даже доступно пониманию. Когда они оставались вдвоем, береговая полоса непомерно расширялась, и, хотя ракушки подмигивали бликами и призывно фосфоресцировали, набегающий на песок прибой рокотал самым устрашающим образом.

– Трахаться – это то же самое, что заниматься любовью? – спросила наконец Джесси. Эту область знаний, по-видимому, можно было воспринимать как огромное серое пространство.

– Сам акт ничем не отличается. Вся разница – в душевном состоянии. Ты, несомненно, как и все мы, появилась на свет из-за того, что твои отец и мать когда-то потрахались. И вполне возможно, что они занимались любовью. Беда в том, Джесс, что это только слова. Можно трахаться, не занимаясь любовью. А можно заниматься любовью без трахания. Если оба процесса совершаются одновременно – это самое лучшее. Но теперь атмосферное давление падает, даже пока мы беседуем. Ты это почувствовала? Приближаются грозы. Ждать осталось недолго.

Джесси улыбнулась. Ей бы очень хотелось подтвердить, что она почувствовала падение атмосферного давления, но, честно говоря, ничего такого она не ощутила Объяснив, чем отличаются давление и температура, наставница сообщила, что понижение воздушного давления – это уменьшение веса атмосферы, и растолковала Джесси, как это получается, что при высоком давлении девочка больше подвержена своим приступам или вспышкам темперамента.

– Ты ведь не убьешь жука у себя на лбу, если с разбега стукнешься головой о дверь, Джесс.

Джесси была ошеломлена способностью наставницы видеть ее насквозь.

– Как вы узнали?…

– Я понимаю тебя, Джесс, в таких делах, в каких другие тебя понять не могут. Только я знаю, что ты чувствительна к переменам погоды; в твоем возрасте я была точно такой же и до сих пор улавливаю все изменения в атмосфере. Объяснять другим, что мы чувствуем, бесполезно; у них такие вещи в голове не вмещаются. Вот почему я просила тебя ничего им не пересказывать.

– Я и не пересказываю.

– Знаю. Ты хорошая девочка. Чудесный ребенок. Но я пытаюсь подготовить тебя, потому что со дня на день у тебя начнутся кровотечения, и тогда в дополнение к погоде нам придется иметь дело с гормонами. И эта неприятность с тобой… ну, видишь ли, она может проявить себя в любом направлении. Ты понимаешь?

Джесси кивнула. Под словом «неприятность» подразумевались проблемы, связанные с Джесси. Ее своевольство. Дух, который время от времени вселяется в нее. «Неприятность», которая вынуждает ее снова и снова спрашивать, как зовут собеседника, хотя, что весьма любопытно, ей никогда не приходилось дважды задавать этот вопрос своей наставнице.

Тема приближающейся менструации была графически и даже чрезмерно художественно представлена заботливой просветительницей. Сабина также пыталась приступить к щекотливому вопросу, но материнские попытки оказались неудовлетворительными: они сводились к тому, что необходимо соблюдать личную гигиену, а также чистоту прокладок, полотенец и тампонов, и ни в коем случае не допускать просачивания. После назиданий Сабины у Джесси оставалось такое чувство, что она сумеет пережить период менструации самым достойным образом, не слишком обременяя себя знанием того, почему все это происходит. Зато ее наставница уподоблялась потаенному, порой грязному, темному омуту таинственных явлений, предоставляя Джесси самой догадываться о тех немногих чисто физических вопросах, которые она обходила молчанием.

– Сегодня в доме что-то повернулось, – сказала наставница. – Ты заметила?

– Вы имеете в виду крест?

– Да. Надеюсь, что это не угроза. Я хочу сказать – для нас. Для тебя и меня.

– А почему это могло бы нам угрожать?

– Возможно, и не будет. Возможно, это находилось здесь все время, и никто из нас не замечал. Посмотрим. Пойдем вернемся в дом, пока нас не хватились.

Благодарственная молитва, которую произнесла Бет в этот вечер, завершилась обычным бормочущим «аминь». Джеймс подкрепил свое «аминь» поднятием бокала с темно-красным бургундским вином. Рука его описала идеальную дугу; траектория бокала не отклонилась от дуги ни на миллиметр, как по пути туда, так и обратно. Это был машинальный, до автоматизма выверенный жест квалифицированного алкоголика. Смакуя вкус вина, Джеймс возвел глаза вверх и вдруг сорвался на крик:

– Эй! Кто уволок ту штуковину?

– Какую штуковину?

– Ту деревянную вещицу. Крест. Который был над дверью.

Над столом повисло молчание. Потом все принялись протестовать и качать головами. Все взгляды обратились на Джесси.

– Я не трогала!

– Ты уверена? – усомнился Джеймс.

– Да! – Джесси была на грани слез.

– А ты, Бет?

– Я тоже не трогала!

– Правильно, – подытожил Джеймс. – Кто-то валяет дурака.

Получалось так, что креста никто не касался.

Джесси переводила взгляд с одного лица на другое. Она-то точно не передвигала крест, и притом знала, что ее сестричка не могла бы дотянуться до креста, даже если бы встала на стул. Значит, это дело рук кого-то из взрослых; и, если не приплетать никого со стороны, это, в свою очередь, означало, что один из взрослых, сидящих сейчас за столом, – врет. А преломляя хлеб со взрослым вруном, Джесси чувствовала себя очень неуютно.

– Прошу вас, – воззвала Сабина к сотрапезникам, и ее голос слегка дрожал. – Пожалуйста, очень прошу… – взмолилась она, поддевая лопаточкой с блюда говядину по-бургундски. – Жаркое совсем остынет!

– Проснись! Просыпайся, Джесси!

Джесси моргнула. Это была Бет, стоящая около нее в своей полосатой пижамке.

– Который час? Забирайся в кровать и спи!

– Просыпайся! В саду кто-то есть!