Золотая шашка - Роман Семёнович Сеф

стали расходиться. Спор разгорелся с новой силой. Опять Пётр первый бурлил, как чугунок в печи.

— Котовский, — наскакивал он на Петра второго, — с пленных живьём кожу сдирает! Нам командир говорил.

— И нам командир говорил, — безразличным голосом отвечал Пётр второй, — что Котовский пленных на кострах сжигает.

— Нет, сдирает!

— Нет, сжигает!

— Ии-их! — Пётр первый кинулся было на спорщика, да спохватился.

К ним бежал ефрейтор Кузьма Гнеденко.

— На ночь Сидоркины пойдёте в охранение, — сказал ефрейтор.

— И то дело, — сказал Пётр второй.

На ночь пошли Петры в охранение на лесную опушку, караулить полк. Долго стояли молча, прислушивались. Первым не выдержал Пётр первый.

— Петь, а Петь, — горячо зашептал он в ухо приятелю, — дай закурить!

Пётр второй молча достал кисет. Красный светлячок цигарки поплыл в воздухе и исчез в рукаве. Курить в охранении надо осторожно — вдруг неприятель заметит. Помолчали. Серая полоска рассвета отделила небо от земли.

— Петь, а Петь! — снова засуетился Пётр первый.

— Чего тебе?

— Вот я всё думаю насчёт Котовского. Высокий он или низкий?

— Известное дело — высокий, — сказал Пётр второй.

— Да где же высокий? Я слыхал, что низкий. С меня ростом будет. И худющий, как селёдка.

— Глупый ты человек, Сидоркин, — сказал Пётр второй. — Высокий Котовский. Из себя представительный. Полный, одним словом. Это все знают.

— Низкий!

— Высокий!

— Низкий!

— Высокий!

Снова заспорили солдаты.

А тем временем конница Котовского вышла из леса. Копыта у лошадей были обмотаны тряпками. Тихо, неслышно шли котовцы на врага. Вот на опушке пулемёт сказал: так-так-так, подтверждая, что атака началась. Спохватились Сидоркины, но на них уже смотрели из-за кустов два воронёных ствола. Глаза у винтовок немигающие — глядеть в них очень неприятно. Пришлось поднять руки вверх и пойти в плен к Котовскому.

До вечера сидели в амбаре. Пётр второй курил, притулившись к углу. Пётр первый всё бегал к щёлочке, подглядывал, что делается на дворе. Ничего разглядеть не мог, однако всё время вскакивал. Под вечер загремел засов. Часовой в выгоревшей гимнастёрке заглянул в амбар.

— Выходи! — крикнул он.

Пётр первый поглядел на Петра второго, вздохнул и поднялся. Кривой улочкой провели их к поповскому дому.

На крыльце дома стоял высокий, ладно сбитый человек в фуражке с малиновым околышем и коротким козырьком. Всё в этом человеке было крупное, сильное. Большая голова сидела на мощной шее. Сильная шея переходила в богатырские плечи. Тяжёлое тело поддерживали короткие мускулистые ноги, обутые в сапоги. Взгляд у человека был строгий и весёлый одновременно.

— Эти? — спросил он у красноармейца.

— Ну да, — отвечал красноармеец. — Мы их самых первых в плен взяли. Спорили они.

— Так, — сказал человек и спустился на одну ступеньку. — Как вы думаете, — обратился он к Петрам, — что я с вами сделаю: живьём кожу с вас сдеру или на костре сожгу?

— Котовский! — ахнул Пётр первый.

Человек улыбнулся и спустился ещё на одну ступеньку.

— Расстреляете! — угрюмо сказал Пётр второй.

— Нет, — сказал человек.

— Повесите! — поперхнулся Пётр первый.

— Ещё страшнее, — сказал Котовский. — Я вас... — Он помолчал немного. — Я вас отпущу. Видать, вы большие богатеи, если за Деникина драться пошли.

— Мы богатеи?! — У Петра первого от обиды заходили желваки на скулах. — Сам ты богатей! — неожиданно выпалил он. — А у нас-то и земли не было.

— Тогда вас офицеры никогда не били, — сказал Котовский.

— Били. Как не бить, — вздохнул Пётр второй.

— Всё в порядке, — сказал Котовский. — Идите назад. Воюйте за богатеев, и пусть вас почаще офицеры по зубам лупят. Страшнее казни я вам придумать не могу... Отвести их в лес, — приказал он, — и отпустить! — Он повернулся и пошёл в дом. Ступеньки под ним прогибались.

И снова очутились Петры в лесу. Пётр второй вышагивал крупно и молчал. Пётр первый семенил рядом и тарахтел без умолку.

— Как же это Котовский фуражки не снял? — сокрушался Пётр первый. — Не иначе, он бритый.

— Рыжий он. Я сам видел, у него из-под фуражки рыжая кудря торчала, — не соглашался Пётр второй.

— Бритый!

— Рыжий!..

Так и добрались они до деревеньки, в которой стояла их часть.

Солдаты встретили Сидоркиных радостно:

— A-а! Петры-спорщики явились.

— Где были?

— Что видели?

Пётр первый, довольный, вертелся перед солдатами:

— У Котовского в гостях были.

— Ну и как? Чаем он вас угощал?

— Угощать не угощал, — отвечал Пётр первый, — но и худого не сделал.

— Да ну! — не верили солдаты.

— Чтоб мне провалиться! — горячо божился Пётр первый.

— Вот что, мужики, — оглядевшись, негромко сказал Пётр второй. — Петька, — он указал на товарища, — правду говорит. Не туда мы с вами затесались. Котовский, по всему видать, человек справедливый. Пока не поздно — решать надо. А дальше сами судите. — Он ещё раз оглянулся и увидел ефрейтора.

— Сидоркины! — крикнул запыхавшийся ефрейтор. — Идите в своё отделение. Спать будете в третьей хате, что на краю села.

И пошли Петры спать.

А через четыре дня на той самой опушке, где стояли Петры в охранении, их расстреливали. Не удалось им уйти к Котовскому — часовые задержали.

Петра первого пуля нашла сразу. Пётр второй, коренастый мужичок, был жив ещё, когда на опушке загремело «ура» — это котовцы неслись в атаку. Он открыл глаза и увидел рослого человека верхом на коне. Какое знакомое лицо. Где он его встречал?.. Тогда этот человек был в фуражке. Ах, да... И Пётр второй улыбнулся.

— Я же говорил им, — прошептал он холодеющими губами, — что вы бритый.

Генерал Шевченко

Генерал Шевченко был храбрым, но глупым человеком. Он любил царя и потому отважно сражался за него, но сам царь давно уже был свергнут, и многие из белых офицеров поняли, что дело проиграно, что против них поднялся весь народ, что спасения нет. Но старый, упрямый генерал Шевченко думал иначе: «Нам помогает бог, — думал он, — значит, мы победим».

Всюду генерал возил с собой складной иконостас — деревянные иконы, и клетку с двумя канарейками. Он очень любил их. Денщик Васька проклинал клетку с канарейками как мог. Приходилось всё время отступать, иногда под пулями, а тут изволь тащить клетку с жёлтыми канарейками.

Зато по утрам бывали концерты.

«Фиють», — говорил кенар, когда с клетки сдёргивали шерстяной полосатый платок.

«Фить-фить-фить», — отвечал второй.

А генерал клал перед собой