Золотая шашка - Роман Семёнович Сеф

идут двое, сзади — шесть бандитов. Впереди они идут за две пары от меня, значит, неожиданно они напасть не могут. Зато сзади их шестеро, и они идут почти вплотную».

— Раз, два, три, четыре... — считал Котовский шаги.

Вдруг вспомнилась ему осенняя ярмарка в селе Ниспорены, куда он однажды приехал с приятелем. На ярмарке было много интересного. Цыган водил медведя, у медведя были маленькие красные глазки. На прилавках горами лежали фрукты. А возле бочки с вином стояла диковинная штука: палка, по которой бегала поперечная рейка. На самом верху палки была нарисована красная черта. Внизу лежал деревянный молот. Мужики толпились вокруг, брали молот и били по деревянной кнопке. Рейка подпрыгивала. Хорошо, если она доставала до половины палки. Редко-редко кому удавалось ударить так сильно, что она подпрыгивала до красной черты. Силачу выдавали стакан кислого вина. А с тех, у кого рейка не доставала до красной черты, брали большие деньги — две копейки. Хохот вокруг стоял целый день. Удар! Рейка еле-еле достала до половины. Все смеются.

— А ну, Василиу, наподдай сильнее!

Удар! Хохот ещё громче.

Котовский подошёл. Постоял в толпе. Посмеялся вместе со всеми. Потом протиснулся к молоту. Поплевал на руки. Взмах! Рейка подпрыгнула и не вернулась — соскочила с палки. Мужики вокруг закричали. Огорчённый хозяин хотел было не дать Котовскому вина, но тут все закричали ещё громче. Пришлось поднести целых два стакана.

— Восемьдесят шесть, восемьдесят семь, восемьдесят восемь... — считал Котовский шаги.

Поворот. Сзади топот. Котовский почувствовал, как напрягся каждый его мускул. Он развернулся. Прямо перед ним с ножом в руке стоял шепелявый. Со всех ног к нему бежал низенький человек. Опоздай он на мгновение, и нож пришёлся бы Котовскому прямо под ключицу. Низенький бросился на шепелявого и толкнул его. Нож распорол борт куртки Котовского. Одной рукой Котовский отбросил руку шепелявого, а другой ударил. Ударил резко. Всем корпусом. Никогда он не вкладывал столько силы в удар. Шепелявый упал. Всё смешалось. Часовой на вышке выстрелил в воздух. Воры сразу отошли к стене.

— Бей их! — крикнул кто-то.

Толпа двинулась к ворам. Каждый хотел отомстить тем, кто ещё вчера был грозой тюрьмы, кто отбирал последний хлеб у товарищей по камере. Воры приготовились к защите. Толпа придвинулась ещё ближе. Но тут в ворота дворика вбежали начальник тюрьмы, тюремный врач и солдаты. Тюремный врач и начальник сразу направились к шепелявому. Он лежал неподвижно. Врач склонился над ним и приложил к его груди короткую трубку. Медленно выпрямился и сказал:

— Готов.

— То есть к-как? — спросил Котовский.

— Очень просто, — ответил врач, — мёртв.

Начальник подошел к Котовскому.

— Чёрт бы вас побрал десять раз! — крикнул он. — Мне отчёт писать, а вы такое устроили. Не могу я вас понять. Эх, вы, политический! — Он пожал плечами и пошёл к воротам.

Котовский подмигнул низенькому человеку и шепнул, указывая взглядом в спину начальника тюрьмы:

— В-вот бы и его т‑так.

Низенький посмотрел Котовскому прямо в глаза и вдруг сказал:

— Вшякому овосчу швоё время.

Борода

На вывеске было написано:

ПАРИКМАХЕР ЖАН, КУАФЮРА

СТРИЖКА БОРОД И УСОВ

Но на самом деле парикмахера звали Иваном Сергеевичем, и французское слово «куафюра» (это то же самое, что и стрижка) появилось на вывеске совсем недавно.

Дело в том, что в город Одессу вошли французские и английские войска. В 1917 году произошла революция, а в 1918 году французские и английские буржуи решили помочь русским буржуям и помещикам. Они прислали в Одессу солдат на кораблях и навели в городе свои порядки. Жизнь стала совсем как при царе.

Вот тогда-то парикмахер Иван Сергеевич и написал на вывеске слово «куафюра», чтобы господам, которые очень любили говорить по-французски, было понятнее.

А ведь раньше вывеска была другая. На ней даже красовался такой стишок:

Бреем, стрижём.

Недорого берём!

И заходили тогда к Ивану Сергеевичу бриться и стричься всё больше рабочие да портовые грузчики. Щетина у них на щеках была колючая, гребешок частенько застревал в густых волосах, а когда Иван Сергеевич своим мягким парикмахерским голосом спрашивал их:

— Каким одеколоном вас освежить?

Они обычно отвечали:

— Какой подешевле.

Но постепенно всё изменилось. Стриг Иван Сергеевич красиво, брил воздушно и стал известным на весь город парикмахером. Всё чаще брились у него богатые господа, а простой народ заходил всё реже. Оно и понятно.

Впрочем, Иван Сергеевич не забывал старых друзей. Нет, нет да и заскочат к нему утром то Федька с мануфактуры Гуляевой, то Василий Петрович — грузчик с макаронной фабрики. А то и сторож Смирдницкий зайдёт. Сядет в кресло перед большим зеркалом в золотой раме и говорит:

— Освежи, Ванюша.

И брызгал на него Иван Сергеевич дорогим одеколоном, а денег не брал.

Вот и на этот раз зашёл к нему в гости старик Смирдницкий и только было устроился в кресле, как вдруг с улицы донёсся короткий хлопок — словно бы пробку из бутылки вытащили.

— Стреляют, — сказал сторож и, кряхтя, слез с кресла. — Пойду, Ванюша, погляжу. — И заковылял к двери.

Но дверь распахнулась, и в комнату вбежали, запыхавшись, два человека — оба в синих пальто, оба с усиками, только у одного на голове картуз с кнопочкой, а у другого смешная шляпа-котелок.

«Вот те на! — подумал парикмахер. — И зачем это ко мне пожаловали сыщики? Кого они тут ловят?»

Тот сыщик, что был в картузе с кнопочкой, подошёл к парикмахеру.

— Сюда никто не забегал? — строго спросил он.

— Вроде бы никого не было, — отвечал парикмахер, — вот только сторож...

— Нет, это не тот, — сказал сыщик в котелке.

И оба ушли.

Опять — хлоп, хлоп! — с улицы донеслись выстрелы. А спустя ещё несколько мгновений дверь парикмахерской широко распахнулась, и в неё шагнул высокий, представительный господин. Скинул дорогое пальто с бархатным воротничком, поставил в угол трость и обратился к парикмахеру:

— А-а-а, милый, это вы бреете и стрижёте?

— Да, я, — сказал Иван Сергеевич.

— Ну так, а-а-а, подстригите мне бороду, — сказал господин и погладил свою густую, окладистую бороду.

— Сию минуту, — ответил парикмахер и ловко стал править бритву на кожаном ремешке возле зеркала.

И снова — хлоп, хлоп! — послышались выстрелы за окном.

— А-а-а, мой золотой, — обратился вдруг представительный господин к парикмахеру, — а‑а‑а,