Двойчатки: параллели литературной жизни - Марк Григорьевич Альтшуллер

тиши кабинета, важно, что в них действительно запечатлелся один из самых трагичных моментов истории человечества – конец республиканского, демократического (со всеми оговорками) устройства громадного, главного государства древнего мира.

Об этом и об отношении современника к поворотным, великим событиям в жизни общества и написано стихотворение Тютчева. Перелистывая страницы истории, он любуется римской славой, величественными деяниями прошлого. Перед умственным взором поэта (можем мы предполагать), а вслед за ним и перед нашим проходят великие и поэтичные события: Курций бросается в пропасть, спасая свою страну, Сцевола сжигает руку на угольях жертвенной жаровни, доказывая врагам несокрушимость римского духа, Регул идет на пытки, сохраняя верность данному слову, Гораций посылает на смерть сыновей во имя величия Рима. И наконец Цицерон, некогда низвергнувший Катилину, а теперь оплакивающий былую вольность Рима.

Прощаясь с римской славой, первый диктатор умрет мужественно и величественно (Цицерон об этом еще не знал: убийство случилось через три года после его печальных слов о гибели республики, – но прекрасно образованный автор наших стихов все это знает и помнит):

Когда же он увидел, что со всех сторон направлены на него обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть укрытым до пят; и так он был поражен двадцатью тремя ударами…95

И много-много других прекрасных и величественных моментов мировой истории предлагает нам вспомнить гениальный поэт, богатый успешный дипломат, представитель одного из старинных дворянских родов – Федор Иванович Тютчев.

После бурных катаклизмов начала XIX века Европа успокоилась, и настал (со многими оговорками) век относительно спокойный, богатый величайшими достижениями науки и искусства. Осип Мандельштам однажды сказал: «…если когда-нибудь был золотой век, это – девятнадцатый. Только мы не знали»96. Этот относительно золотой и относительно спокойный век продолжался до нелепейший и бессмысленной бойни 1914-го, когда и начался «не календарный, настоящий двадцатый век». (Но об этом позднее.)

В 1829 году в Баварии (Мюнхене), служа в русском посольстве, состоя в счастливом браке (в том году родилась дочь Анна), написал Тютчев стихотворение «Цицерон». Поэт жил в ухоженной и благополучной Германии, в атмосфере дружелюбной и высокой культуры. Рядом жили и творили Шеллинг, Гёте, Гегель, Гейне. Одно время считалось, что «Цицерон» написан в связи с Июльской революцией во Франции (1830). Однако позднее стало известно, что стихи были написаны в 1829-м97. Они никак не отклик на сиюминутные исторические потрясения. Это спокойный, несколько отрешенный взгляд молодого (Тютчеву 26 лет), погруженного в размышления об истории человечества мыслителя.

Вчитаемся в знакомые строки: боги призвали (позвали) свидетеля, наблюдателя, современника великих событий на пир в качестве собеседника. Куда? Очевидно, на Олимп – возлежать вместе с богами и наблюдать с остраненным любопытством за смертельными играми людей.

Об этом живописно, ярко, медленно и спокойно рассказал Гомер в «Илиаде». Сверху небожителям хорошо видно, как за божественную красоту старательно режут друг друга трояне и ахейцы. Иногда боги, играючи, вмешиваются в их кровавые игры. Афина хватает за волосы Ахиллеса, чтобы он в перебранке с Агамемноном не давал воли рукам, а только ругался. Афродита собственноручно ведет Елену в постель к сбежавшему с поля боя, перетрусившему Парису. Гера уводит Зевса почивать на Иду, чтобы повелитель богов не мешал младшим собратьям развлекаться смертельными забавами людишек.

Герой тютчевского стихотворения созерцает иные, более поздние, но действительно исторические события. При этом смотрит на них, по Гомеру, с равнодушным любопытством античных богов. Вместе с пирующими олимпийцами вкушает он амброзию, уподобляясь богам, он в их совет допущен был, он приобщается к бессмертию. Такова для Тютчева идеальная позиция современника (это слово нам еще встретится) исторических событий. Так созерцатель желает смотреть не только на прошлое, но и на современность, на деяния, разворачивающиеся перед его глазами. Воистину ветреная Геба поднесла поэту громокипящий кубок с божественной амброзией98.

Прошло сто пятнадцать лет. И другой поэт сочинил «Стихи, написанные под столом». С недоступной простым смертным величественной высоты Олимпа другой поэт устремился вниз, спрятался под стол. Звали его Николай Иванович Глазков (1919–1979). Отца его, адвоката, расстреляли в 1938 году. Он писал замечательные стихи, которые очень ценились в небольшом кружке его друзей, куда входили Самойлов, Слуцкий, Наровчатов, Кульчицкий и немногие другие. Стихи его, однако, в советских журналах не печатали. Этим Глазков отличался от Тютчева, который сам не торопился печатать свои стихи. Глазков же сам переписывал свои стихи и дарил друзьям. Он же и придумал знаменитое и ныне всем известное слово – «самиздат».

И вот Глазков, живя в нищей, печальной (только что закончилась жуткая война) стране, пишет «из-под стола» стихи. Сначала он написал более длинный (27 строк) вариант, но потом слегка переделал и сократил его почти вдвое, до 16 строк. От этой переделки стихи сильно выиграли. Однако первый вариант позволяет точнее определить время написания и уточнить некоторые важные детали. Поэтому мы начнем с пространного варианта. Вот он:

Стихи, написанные под столом

Ощущаю мир во всем величии,

Обобщаю даже пустяки,

Как поэты, полон безразличия

Ко всему тому, что не стихи.

Лез всю жизнь в богатыри да в гении,

Для веселия планета пусть стара.

Я без бочки Диогена диогеннее

И увидел мир из-под стола.

Знаю, души всех людей в ушибах,

Не хватает хлеба и вина,

Пастернак отрекся от ошибок —

Вот какие нынче времена.

Знаю я, что ничего нет должного.

Что стихи? В стихах одни слова.

Мне бы кисть великого художника,

Карточки тогда бы рисовал

Продовольственные или хлебные,

Р-4 или литер Б. Мысли, изумительно нелепые,

Так и лезут в голову теперь.

И на мир взираю из-под столика:

Век двадцатый, век необычайный —

Чем столетье интересней для историка,

Тем для современника печальней.

Я мудрец, и всяческое дело чту,

А стихи мои нужны для пира.

Если ты мне друг, достань мне девочку,

Но такую, чтоб меня любила.

1947 <?>

В единственной монографии о Глазкове стихотворение датируется «серединой 1940-х»99. Однако текст, кажется, дает возможность эту дату слегка уточнить. Карточки были отменены в конце 1947 года. Следовательно, стихотворение, описывающее разные категории этих продовольственных талонов (Р-4, литер Б100), по всей очевидности написано до декабря